Марта Холл Келли - Девушки сирени

Это он еще не знал, что мы с Полом исходили весь Манхэттен. Ели чоп-суи [11] Рагу по-китайски. на Макдугал-стрит в Гринвич-Виллидж. Прогуливались по Японскому саду в Проспект-парке.

– Кэролайн, послушай, я понимаю, ты одинока…

– Обойдемся без оскорблений. Я просто пытаюсь быть полезной. Будет несправедливо, если они с Риной пострадают. Вспомни о том, что сделал Пол, чтобы помочь Франции.

– Я тебя умоляю. Ты же хочешь, чтобы я вытащил Рину, потому что тогда он сможет остаться. А что дальше? Кэролайн, третий лишний. Угадай, кто этот третий? Он должен вернуться во Францию и таким образом исполнить свой гражданский долг.

– Рожер, мы должны поступить правильно.

– Мы ничего не должны! Будь осторожна в своих желаниях.

Я переступила забытый на полу шар для петанка [12] Провансальский национальный вид спорта. Игроки двух команд на площадке размером 15 × 4 м по очереди бросают металлические шары, стараясь как можно ближе положить свой шар рядом с маленьким деревянным шаром – кошонетом. и поспешила в свой офис. Пол еще ждет или уже ушел?

Слова Рожера не шли у меня из головы. Может быть, меня влекло к Полу? Я надеялась, что Бетти была права, когда рассказывала о женских образах в мужских головах. Нравился ли Полу мой образ? В жизни были вещи и поважнее.

Мы были завалены работой, но мама настояла на том, чтобы я поработала волонтером на thé dansant [13] Вечер с танцами. , который она с друзьями организовала в «Плазе». На случай если вы никогда не бывали на thé dansant – это такое давно вышедшее из моды мероприятие, где приветствуются танцы и подаются легкие закуски.

В тот день я бы предпочла оказаться на тысяче других мероприятий, но мамин thé dansant был организован в пользу белых русских – дворян, которые поддерживали царя во время Гражданской войны в России и теперь жили в изгнании. Помощь аристократам-изгнанникам долгие годы была маминой любимой заботой, и я просто не могла ей отказать.

Мама арендовала большой банкетный зал в «Плазе» с интерьером в стиле неорококо, один из лучших в Нью-Йорке, с зеркальными стенами и хрустальными люстрами, а для музыкального сопровождения наняла оркестр русских балалаечников.

Шесть музыкантов, когда-то игравших при царском дворе, с треугольными трехструнными балалайками на коленях сидели на платформе возле стены. Все во фраках, и каждый – словно кол проглотил. Они ждали, когда мама подаст знак. Музыкантам мирового класса по статусу не подобало играть на такого рода мероприятиях, но мне показалось, что они были рады получить эту работу.

Хостес и члены маминого комитета, которых она сумела привлечь, и несколько моих подруг из Лиги юниоров расхаживали по залу в традиционных русских платьях. Мама даже вечно недовольную Пиа уговорила к нам присоединиться.

Я никому, за исключением коллег-хостес, не рассказала о том, что буду принимать участие в этом мероприятии. Мне даже подумать было страшно, что кто-то увидит меня в таком наряде. Как актриса, я могла с удовольствием вырядиться во что угодно, но это было просто катастрофой. Представьте: сарафан – длинное черное платье-трапеция, – отороченный яркими красными и зелеными лентами, и белая блуза с рукавами-буф, украшенными вышитыми шерстяной нитью цветами. Плюс к этому мама настояла на том, чтобы мы надели на голову кокошники. Кокошник – невообразимо высокий головной убор, украшенный самоцветами, стразами и длинными нитками речного жемчуга. Я и без того была достаточно высокой, но в этом головном уборе с бахромой из жемчугов и вовсе напоминала Эмпайр-стейт-билдинг, только чуть пониже.

Для пожертвований мама установила на столе у входа в зал пустую чашу в русском стиле, с позолотой и эмалью. Она положила ладонь на мой вышитый рукав. Я сразу почувствовала волну чудесного аромата. Мамин друг, принц Мачабели, грузинский националист, придумал эти духи специально для нее. В них чувствовались любимые мамой нотки сирени, сандала и розы. Принц и его супруга, актриса принцесса Норина, присылали маме все свои новые ароматы, и в результате на ее туалетном столике образовался целый городок из цветных флаконов в форме короны с навершием в виде креста.

– Публики будет немного, – пробормотала мама. – Я это чувствую.

Мне не хотелось ей об этом говорить, но такой исход нашего thé dansant был неминуем. Американцы все больше склонялись к изоляционизму. Результаты опросов показывали, что наша страна еще не оправилась от огромных потерь в Первой мировой войне и от Великой депрессии и поэтому не хотела ввязываться в новый международный конфликт. Ньюйоркцы не горели желанием участвовать в благотворительном мероприятии, которое было организовано в пользу кого бы то ни было за пределами наших сорока восьми штатов.

– Мама, с началом войны в Европе твои белые русские сдали свои позиции на фронтах благотворительности.

– Да, если подумать о бедных европейцах, которым пришлось покинуть свой дом, – с улыбкой проговорила мама.

Она смотрела на перспективы заняться благотворительностью, словно какой-нибудь любитель сладостей на тарелку с пирожными.

В зале появился наш повар Серж в поварском колпаке гармошкой и в обсыпанном мукой кителе. Он бережно нес серебряную чашу с политым черничным сиропом творогом. Творог – это русское крестьянское блюдо. Серж, урожденный Владимир Сергеевич Евтушенков, происходил из российских дворян, но мама в этом всегда сомневалась. Он жил с нами и вполне мог бы сойти за моего брата, только намного младше, который говорит с жутким акцентом и все свое время тратит на придумывание новых блюд, чтобы произвести впечатление на нас с мамой.

Появление Сержа спровоцировало активность Пиа, она плавно, как крокодил соскальзывает в воду, подошла к нам с хрустальной чашей для пунша в руке.

– Серж выглядит очень аппетитно, – заметила Пиа.

Серж покраснел и вытер ладони о фартук. Долговязый и рыжий, он мог бы закадрить любую девушку в Нью-Йорке, но врожденная патологическая застенчивость удерживала его в кухне, где он предавался тихой радости запекания крем-брюле.

– Мама, возможно, не стоило арендовать зал в «Плазе», – сказала я.

Вероятность того, что зал площадью четыре тысячи квадратных футов заполнит желающая весело провести время публика, стремилась к нулю. Я украла с подноса хачапури, это такой нарезанный треугольниками масляный хлеб.

– Но ты дала объявление в «Таймс», люди должны прийти.

Мамин оркестр с чувством заиграл версию русской народной песни «Липа вековая», абсолютно несовместимую с любым танцевальным шагом.

Мама схватила меня за руку и оттащила в сторону.

– Мы продаем русский чай и сигареты, но ты к ним не прикасайся. Пиа говорит, ты их куришь со своим французским другом.