Марта Холл Келли - Девушки сирени

– У меня нет на это времени. Вы знаете Нью-Йорк, приемы и прочее. Все это жутко выматывает.

– Никогда не видел вас «У Сарди».

Родье отломил кусок хлеба, потянулся пар.

– О, я много работаю.

– У меня такое чувство, что вы работаете не ради денег.

– Месье, это внештатная работа, жалованье не предусмотрено. Но, замечу, в приличном обществе не принято задавать такие вопросы.

– Мы можем обойтись без «месье»? Когда вы так ко мне обращаетесь, я чувствую себя стариком.

– Перейти на «ты»? Мы только познакомились.

– Сейчас тридцать девятый.

– Общество Манхэттена – как солнечная система со своим ходом планет. Одинокая женщина, ужинающая с женатым мужчиной, – достаточная причина для того, чтобы планеты сошли с орбит.

– Нас здесь никто не увидит. – Пол указал Бернару на выбранный сорт шампанского.

– Скажите об этом Эвелин Шиммерхорн, она ужинает в дальней кабинке.

– Вы расстроены? – с искренним сочувствием, так несвойственным до боли красивым мужчинам, спросил Родье.

Возможно, эта черная рубашка все же хороший выбор.

– Эвелин не станет болтать. У нее ребенок, недоношенный, бедняжка.

– Дети. Они все усложняют, не правда ли? В жизни актера им нет места.

Очередной эгоистичный актеришка.

– А как ваш отец заработал свое место в этой системе?

Для первого знакомства Пол задавал слишком много вопросов.

– Именно – заработал. Он занимался мануфактурой.

– Где?

Бернар аккуратно поставил на стол серебряное ведерко с ручками, как цыганские серьги. Изумрудное горлышко бутылки лежало на краю.

– Он был партнером Джеймса Харпера Пура.

– Братья Пур? Я бывал в их доме в Итс-Хэмптоне. Не сказал бы, что он бедный [8] Игра слов: poor – бедный (англ.). . Ты часто бываешь во Франции?

– В Париже – каждый год. Мама унаследовала квартиру… на Шаво-Лагард.

Бернар открыл бутылку – пробка не выстрелила, а тихо хлопнула – и налил золотистое шампанское в мой бокал. Пузырьки поднялись до самого края и остановились. Мастерская работа.

– У моей жены, Рины, небольшой магазинчик в этом районе. Называется «Миленькие штучки». Знаете такой?

Я отпила шампанского, пузырьки приятно защекотали губы.

Пол вытащил из кармана фотокарточку.

Рина оказалась моложе, чем я себе представляла. Брюнетка со стрижкой под китайскую куклу. Улыбается, а глаза широко открыты, словно она хочет поделиться каким-то приятным секретом. Красивая и, похоже, моя полная противоположность. Мне показалось, что она обладает особым шиком француженок – все продумано без перебора плюс капелька небрежности.

– Нет, такой магазин мне незнаком. – Я вернула Полу фотокарточку. – Но она красивая.

Я допила шампанское.

Пол пожал плечами:

– Слишком молода для меня, но… – Перед тем как убрать фото, он пару секунд разглядывал его, слегка наклонив голову набок, будто впервые увидел. – Мы не часто видимся.

Меня эта фраза приятно взволновала, но я быстро успокоилась, осознав, что, даже будь Пол свободен, моя энергичная натура уничтожит на корню любой росток романтических отношений.

В кухне по плохо настроенному радио запела Эдит Пиаф.

Пол достал бутылку из ведерка и наполнил мой бокал. Пузырьки с шипением поползли через край. Я взглянула на Пола. Естественно, мы оба знали эту традицию. Любой, кто хоть раз бывал во Франции, знает.

Он специально перелил шампанское?

Пол не раздумывая обмакнул палец в стекающее по бокалу шампанское, потянулся ко мне и «подушил» за левым ухом. Я чуть не подпрыгнула от его прикосновения, но усидела. Пол откинул мои волосы и «подушил» за правым ухом. Там он чуть-чуть задержался, а потом с улыбкой «подушился» сам.

Мне почему-то стало жарко.

– А Рина к тебе приезжала?

Я потерла пятнышко от чая на руке, но оказалось, что это пигментное пятно. Великолепно.

– Пока нет. Театр ее не привлекает. Даже «Улицы Парижа». Но я и сам не знаю, как долго смогу здесь оставаться. Из-за Гитлера все стремятся быстрее вернуться домой.

Где-то в кухне громко переругивались двое мужчин.

Где наш эскарго? Они в Перпиньян за улитками послали?

– Ну, во Франции хотя бы есть Линия Мажино, – пробормотала я.

– Линия Мажино? Я тебя умоляю. Бетонная стена с несколькими наблюдательными вышками? Для Гитлера это жалкая полоса препятствий.

– Пятнадцать миль в ширину.

– Если он чего-то захочет, его ничто не остановит.

В кухне тем временем начали переругиваться в полный голос. Неудивительно, что наш entrée [9] Заказ (фр.). запаздывал. Повар, без сомнения художник в своем деле, был чем-то очень расстроен.

Из кухни вышел месье Бернар. Дверь с круглым окном несколько раз качнулась у него за спиной взад-вперед и замерла. Бернар прошел в центр зала.

Он плачет или мне кажется?

– Excusez-moi, леди и джентльмены.

Кто-то постучал ложечкой по бокалу, и все в зале притихли.

– Только что из достоверных источников… – Бернар сделал глубокий вдох, и его грудь расширилась, как кузнечные меха. – Я с полной ответственностью могу сообщить… – Он выдержал паузу и закончил: – Гитлер напал на Польшу.

– О господи! – выдохнул Пол.

Мы смотрели друг другу в глаза, а люди в зале от волнения и ужаса начали переговариваться на повышенных тонах. Репортер, которого я видела на приеме, поднялся, швырнул на стол скомканные доллары, схватил свою шляпу и выбежал из зала.

– Да поможет нам всем Господь, – закончил Бернар, но эта последняя фраза потонула в гомоне взволнованных голосов.

Это Петрик Баковски придумал забраться на горку над Оленьим лугом и посмотреть на беженцев. Просто чтобы все увидеть своими глазами. Мама на слово мне бы ни за что не поверила.

Гитлер объявил войну Польше первого сентября, но его солдаты не торопились войти в Люблин. Меня это очень даже радовало: Люблин – прекрасный город, и перемены нам были ни к чему. Из Берлина по радио передали о новых порядках, на окраину сбросили несколько бомб, но больше ничего такого не происходило. Немцы нацелились на Варшаву, солдаты заняли город, а тысячи беженцев потекли к нам. Целые семьи прошли почти сто пятьдесят километров на юго-восток и разбили лагерь на картофельных полях под городом.

До войны в Люблине ничего особенного не случалось, а мы порой красивый рассвет ценили даже больше, чем поход в кинотеатр. Восьмого сентября незадолго перед восходом солнца мы поднялись на вершину горки. На полях внизу спали тысячи людей. Я лежала на примятой траве между моими лучшими друзьями – Петриком Баковски и Надей. Здесь ночью спала олениха с оленятами, и трава была еще теплой. Олени – ранние пташки, это у них с Гитлером общее.

Солнце вынырнуло из-за горизонта, и у меня даже дыхание перехватило. Так бывает, когда вдруг увидишь что-то настолько красивое, что аж больно становится. Например, малыша какого-нибудь, или свежие сливки, стекающие по овсянке, или профиль Петрика в первых лучах солнца.