Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Задумался на мгновение есаул.

А что, если во всём признаться?.. Всё открыть, камень дорогой отдать и тем хотя бы жизнь спасти да всё остальное, что за долгие годы награблено и припрятано?.. Может, не тронут тогда, оставят ему его сбереженья?..

Посмотрел зорко на губернатора Василий. Сидит тот, губами так ласково усмехается... А в глазах... Смертный свой приговор прочитал в этих глазах есаул. И не ошибся. Сейчас же сам он сообразил, разве оставит его в живых Гагарин, такого опасного свидетеля?.. Конечно, не для Петра, для себя хочет захватить князь этот редкий самоцвет... Все в Сибири слыхали о страсти гагаринской: собирать блестящие камни... Рубин он отберёт, всё отберёт! Конечно, донёс Нестеров и об остальной груде более мелких бриллиантов и крупного жемчуга, отнятого Многогрешным у купца... Всё отберёт князь, потом — замучит либо просто голову срубить велит. Кто за есаула вступится!.. Знает Васька, как он сам поступал в подобных случаях, когда допытывался от своих жертв, где лежат их пожитки и добро, обещал им пощаду, а, вызнав всё, немедленно приканчивал своей рукою, чтобы и следов не было... Так и все делают в Сибири. Так и в московских приказах творится порою... Так и Гагарин сделает...

И есаул в сотый раз заключил: «Умру, а добром ничего не отдам!..»

А громко между тем заговорил, с передышками, медленно, будто задыхаясь от прежних повязок, а на деле — желая выиграть время и обдумать каждое своё слово.

— Всю правду-истину поведаю, светлейший князь-государь, ваше пресветлое сиятельство!.. Приказчик худековский, вишь, в меня пальнул скрозь двери, мало не убил! Той причины ради я и не поспел сам к твоей светлой милости достичь... А только вчерась ошшо верного товарища послал: всё бы тебе он сдал по записи, што у купца было вынято... Чай, был у тебя товарищ?..

— Тут твой товарищ, в городе, как мне ведомо, да у меня не бывал! — глумливо отозвался Гагарин. — Видно, в дороге сбился, моего домишки не нашёл, в иное место попал. Мы сперва с тобою разберёмся. А тамо — и за им спосылаем... Так, сказываешь, всё с дружком послал!.. И меха, и шелки никанские, и золотые чарки да другое там, что Худеков вёз?.. И... зёрна бурмицкие, крупные горошины... и алмазы, изумруды... и все иные каменья самоцветные... Да?!

— Точная правда, государь мой милостливый...

— Как же ты это доверил такой клад чужому человеку?.. Дивно мне!..

— Нельзя без веры и на белом свете жить, отец ты мой, милостивец!.. Помирать тогда, одно и остаётся!.. Вижу, сам не скоро одужаю... Вот и послал... Как присяга велит...

— Добро... Добро. Так и запишем!.. Послал!.. И я тебе верю, детинушка. Великое ты слово сказал: без веры людям и жить неможно... Ну а что послал — не скажешь ли по статьям, без утаечки?..

Встретились взорами князь-вельможа и есаул-разбойник. Жадным, злым огоньком сверкают глазки Гагарина, упорным, тёмным блеском непреклонной решимости загорелись глаза Василия, которых не опустил он перед пытливым взором своего судьи и, вероятно, палача через несколько минут... Не дрогнув голосом, произнёс есаул:

— Всё перечислить могу. Вещи знатные, их не запамятуешь, как горшки на полке... Соболей отборных пять сороков, так, чаю, што по сто рублей за вязку, не меней... Да лисиц-сиводушек полтора десятка. Тоже рублёв на семь, на восемь кажная... Да чёрно-бурых десяток, лучших же... Да бобровых шкурок дванадесять, рублёв по десять кажная...

— Ого! — вырвалось у Гагарина.

Судя по оценке, шкурки были редкой доброты, потому что цена лучшего соболя или бобра тогда не превышала трёх — шести рублей. А деньги — по их покупной силе — ценились раз в десять выше, чем теперь.

Есаул продолжал перечислять всё, что послал будто бы с Клычом к Гагарину, а на деле — продавать китайцу-торгашу.

Закончил Василий длинный перечень, не назвав рубина. Замолчал.

— Всё ли, детинушка?! — уже суровей повторил вопрос Гагарин.

Келецкий, подробно записавший товары, помянутые есаулом, тоже теперь глядит на него как-то особенно, с затаённой насмешкой и злобой.

— Всё, што тебе, господине, с Клычом было послано...

— А ещё не было ль чево, то и дружку не поверил, что и мне послать не удосужился?.. Ну-ка, сказывай!

Явной угрозой уже звучит хриповатый голос Гагарина.

Замялся Многогрешный. Видит, запираться дольше нельзя. Хоть наполовину, а правду сказать надобно.

— Уж не взыщи... помилуй, государь!.. Ошшо одна штуковина была... Больно занятная, мудреная... Царёво достояние... Смекал я долго, как быть?.. Тебе ли оказать находку али прямо государю представить?.. Да и...

— И?!

— И не посмел держать при себе. Думаю: хворый, помру... Попадёт вещь заветная, царская, в руки негожие... И на том свету покою мне не будет!.. Я и послал с ею брата двоюродного прямо к государю, к царю-батюшке... Уж дён с десять, как поехал братан. Гляди, Верхотурье миновал, и Ростес, к Соликамску ноне близко... Уж не посетуй, твоё светлое сиятельство, на холопа своего неразумного, коли што не так содеяно! Не казни безвинно... Уж каюсь, уж послал!..

— Ой ли... так ли?..

— Хоть помереть тут на месте!.. Ошшо при том и чужие глаза были... На их сошлюся. Приказный один с апонцами к государю ж едет... При ем и послано! Коли не выехал он из Тоболеска, за им пошли, ево опроси... Послано... да разрази меня гром Господен... Да провалиться мне в преисподню, во бездны адовы! И кости штобы мои и родителев из земли были извержены... и...

— Так ли?.. Ой ли, детинушка! — уж зашипел Гагарин, теряя самообладание. — А при тебе нет ли вещи той?.. Да и что за вещь! И не назвал досель...

— Камешек-самоцвет! — торопливо отозвался Василий, бледнея от опасности, которая подступала всё ближе и ближе, страшная, неотразимая. — Красный кровавик — самоцвет хинский с ихними знаками. Заклятой, сказывали... Казистый такой... будет с орешек с лесной, с хороший... Я и думал: царю прямо пошлю, не пожалует ли милостью?! И вот...

— Отослал?.. С лесной орешек добрый?.. А не поболе ли?.. А?!

— Может, и поболе малость...

— И отослал! Вверил клад цены безмерной братану?.. Одинокого гонца послал с царским достоянием?.. А!..

— Уж лукавый попутал... Виноват! — пробормотал помертвелыми губами есаул. И почувствовал, что от страха, от потери крови, от телесных и душевных мук сознание мутится у него, зелёные и красные огоньки и круги заплясали в глазах.

А Гагарин, словно видя всё, тешился мукой жертвы своей.

— А не облыжно ль толкуешь, парень? Не сохранил ли для себя царёв клад?.. А!.. Молчишь... Ну, отвечай, собака! — вдруг прикрикнул князь, и лицо его побагровело, жилы вздулись на лбу.

Похолодел грабитель и не столько от грозного окрика, сколько от взгляда этих колючих глаз с покрасневшими от сдерживаемой ярости белками.

Теперь — всё равно, правду ли сказать, дальше ли изворачиваться... Только бы отсрочить последнюю страшную минуту обыска, пытки... разлуки с заветным сокровищем и с жизнью, которая ещё так манит сильного, не старого есаула.