Александра Щепкина - Волею императрицы

После переезда в Москву жена Стефана поздоровела на время, но вслед за тем болезнь её усилилась. Она признавалась Стефану, что век не простит себе, что поступила на сцену, что все считают за грех переряживаться и представлять из себя Бог знает какие лица! «Грех и тебе быть актёром, — говорила она, — и не погибла бы ещё душа твоя от такого занятия!» Стефан не мог победить в ней предрассудков, тем более что это было общее народное воззрение в то время! Всё это мучило и тревожило её сильнее под влиянием болезни. У неё начались галлюцинации; она то защищалась против людей, бросавших её в Волгу, то видела она скачущих башкир или прогоняла калмыка, дарившего ей отрубленное ухо первого её мужа. Она видимо таяла, болезнь длилась недолго, и через несколько недель её не стало! Яковлев потерял в ней всё, что называл своим, единственное родное ему лицо, вполне любившее его! Он чувствовал себя осиротелым и разбитым и начал охладевать к театру.

Между тем наступал конец знаменательного 1761 года, принёсший много бед России. Продолжительная война с Пруссиею томила общество. Блистательные победы сменились необъяснимыми неудачами: носились слухи, что Фридрих Великий умел составить себе дружескую партию в России, и под влиянием её остановились русские войска и отступали после всех побед! Всё это подкашивало здоровье императрицы Елизаветы, и без того изменявшее ей. Приняты были новые меры для поправления дел: последовала перемена фельдмаршалов, отозван был Апраксин, возникли процессы вследствие подозрения в покровительстве королю прусскому, и удалён был от двора всесильный до того времени канцлер Бестужев. Нельзя было вознаградить понесённые потери в войсках и денежных тратах, но слава русского оружия снова поднялась.

Всеми любимой русской императрице Елизавете не суждено было радоваться новым победам, в декабре 1761 года привычное веселье сменилось в Петербурге глубоким трауром: Елизавета скончалась после двадцатилетнего царствования, в продолжение которого Россия забыла прежние невзгоды и привыкла к другой жизни. Все чувствовали себя осиротелыми, будущее снова оделось туманом, в настоящем слышался общий плач!

По случаю траура на целый год закрыты были театры. Яковлев тосковал без занятий и пробовал поступить в преподаватели при Московской академии наук; для этого он искал знакомства с профессорами академии. Когда Яковлев в первый раз отыскивал здание академии, ему указали Спасскую школу, как называли её жители Москвы на своём ежедневном наречии. Она помещалась при Спасском монастыре и существовала со времён царя Фёдора Алексеевича. Никому не известный в монастыре, Стефан пришёл и назвал своё прежнее имя Барановского; он просил настоятеля указать ему кого-нибудь из преподавателей академии, у которого он мог бы найти поддержку. Настоятель посоветовал ему обратиться к преподавателю греческого языка, всегда готовому оказать помощь нуждающемуся, и указал ему квартиру. Стефан взошёл по небольшому кирпичному крыльцу в сени и постучался в дверь скромного жилища профессора. Удивление его было так же велико, как неожиданна была встреча, когда на пороге двери показался перед ним Сильвестр Яницкий! Стефан отступил на несколько шагов; им овладело странное чувство робости. Сильвестр стоял спокойно, всматриваясь в Стефана.

— Вы ли это, Стефан? — спросил он кротко и просто, и в звуке его голоса Стефану послышалось что-то примиряющее.

— Если позволите потревожить, у меня есть просьба… — начал Стефан, обращаясь к Сильвестру, как к чуждой ему личности.

— Войдите, — сказал Сильвестр, — если вы не совсем забыли старого товарища, то поверите, что ему приятно будет исполнить вашу просьбу!

Сильвестр смотрел открыто, искренний и печальный тон его затрагивал старые воспоминания Стефана; но он сдерживал себя недоверчиво! Перемена в наружности Сильвестра также его тронула: Сильвестр казался болезнен, и кости высокого лба обрисовывались ещё резче прежнего; только голубые глаза светились по-прежнему привлекательно, они выкупали и впалые щёки, и реденькую, рыжеватую бородку.

— И вы переменились, Стефан, — сказал Сильвестр вглядевшись и с участием в старого знакомого.

— Я перенёс большое горе: я был женат и овдовел…

Сильвестр подошёл к нему ещё ближе, нерешительно протягивая руку, Стефан не выдержал и с прежней горячностью обнял Сильвестра. Оба они прослезились, потом с улыбкой всматривались друг в друга.

Когда старые знакомые сидели уже в приёмной комнате Сильвестра и передавали друг другу впечатление неожиданной встречи, из соседней комнаты выглянула молодая, миловидная женщина.

— Я ведь женат, — сказал Сильвестр, — жену мою зовут Ольгой, — прибавил он. — Она дочь небогатого священника. Что же касается… Ольги, дочери сержанта Харитонова, — заговорил он отрывисто и потупясь, то она приняла пострижение и назначена будет игуменьей монастыря в Новгороде. Это знаю я… от сержанта Харитонова… Останьтесь у меня, Стефан! Мы выпьем чаю вместе, поговорим, потом пойдём на мою обыкновенную вечернюю прогулку.

Стефан принял предложение охотно. За чаем, которым угощала его жена Сильвестра, Стефан заметил, что она относится к мужу тепло и с уважением; Сильвестр обращался к ней, как к умному ребёнку, и старался объяснить ей, если в разговорах встречалось что-нибудь непонятное для неё. После долгой беседы за чаем старые знакомые вышли вместе на прогулку. Сильвестр повёл Стефана к набережной Москвы-реки, они любовались на виды Москвы, хотя ещё далеко не такие великолепные, какими они являются в наше время. Когда они перешли после в небольшой сад около Кремля и сели на одной из скамеек, стоявших там, Сильвестр рассказал Стефану о своей переписке с Ольгой и о полученном от неё ответе.

— Это была высокая душа, — сказал он, — и раз возродившееся в ней чувство не знало уже границ; всего справедливей было обратить такое чувство на существо высшее и совершенное, — она сознавала это и потому так поступила!

Оба замолкли на минуту после рассказа Сильвестра и задумались.

— Посмотрите! — сказал Сильвестр, указывая на заходящее над Москвою солнце, на бледно-розовое освещение церквей и домов и на протянувшиеся полосы зари: — Вот и вечерняя заря наша!..

— Да! Жизнь промелькнула скоро! — ответил Стефан, поняв, что Сильвестр вспомнил о их первом путешествии на хутор, ранним утром.

С этого дня Стефан часто приходил к Сильвестру и находил в нём поддержку в своём горе; Сильвестр, наконец, нашёл себе удовлетворившую его деятельность и душевный покой; его натура окончательно определилась. Он был одним из лучших преподавателей академии по своим знаниям и отличался самым тёплым участием к ученикам. Часто вспоминали они со Стефаном о том, что они пережили вместе, о их времени и о том, на что можно было надеяться впереди. Они надеялись на зарождавшееся развитие русского общества и старались внести свою лепту труда на этом поприще. Это было стремлением всех развитых личностей того времени, которое нуждалось в деятелях на поприще научном и находило много людей, неутомимо работавших в тиши над почвою будущего; задачи их были ясны и труды плодотворны.