Александра Щепкина - Волею императрицы

Чигирин часто сжигали и разоряли то поляки, то турки, но казаки упрямо возобновляли эту старую резиденцию гетманов, расположенную на высокой горе, удобную для обороны, и обводили её стенами. Здесь гетманы жили с некоторой роскошью. В летнее время сама природа помогала им украшать своё жилище. Луга на берегу реки Тясьмина, бежавшей около города, доставляли хорошие пастбища для казацких коней; привольно было в их росших на берегу рощах из верб и тёмных ольх. Близость Днепра была удобна для сообщения с остальным краем и с Запорожьем.

Прибыв в Чигирин, Пушкарь явился к одному из Дорошенковых полковников, к Гулянице, и заявил, что привёл им горсть казаков. Он был принят радушно старым, знакомым ему полковником. Пушкарь сам сразу вошёл в казацкую жизнь; немногие из пожилых казаков ещё помнили его; с этими старыми товарищами он вёл бесконечные беседы о прошлом казацком житье. Между ними были и умные головы; многие из них в молодости учились в киевской школе, другие успели посмотреть на порядки и в иностранных землях; но окружавшая их масса дикого казачества не слушала их советов, не ценила их опытности. Старые опечаленные казаки часто сходились небольшими кружками и толковали о том, как бы избыть беду их, казацкую. Четверо из старых товарищей Пушкаря собрались на зов его в шинке, в так называемом Нижнем городе, застроенном на берегу реки Тясьмина. Пушкарь угощал товарищей и обо всём расспрашивал, желая узнать планы гетмана Дорошенко.

— Ну, как живете, казачество? — спрашивал он, наливая их чарки крепким мёдом и горилкой. — Что у вас слышно нового?

— Что нового?.. — повторил вопрос его старый полковник Гуляница, с исхудалым и умным лицом. — У нас что ни день, то новость! Глядишь, где-нибудь новый гетман проявился, а то и два разом! Бывало, и целым казацким войском с ворогами не управимся, а нынче поделились на горсточки и всё воюем!

— То не беда, что мы всё воюем, беда, что нас жгут и режут! А ляхов-то всех бы истребить и то мало! — с яростию произнёс старик сотенный, тоже давно знавший Пушкаря.

— Не надоело ещё христианскую кровь проливать? — сурово возразил сотенному Гуляница. — Уж лучше бы скорее взяли нас русские цари за себя! Та й возьмут, тем и кончится!

— Та, видно, им пока не нужно, — тихо проговорил Пушкарь, вслушавшись в их спор.

— Чужими руками им добро гоже ловити! — отозвался Гуляница. — Да чужим волом не наробишься! Придётся и русским об нас подумать. И турки — и те верят, что покорят их когда-нибудь полночные цари, — они и есть: русские цари! — так раздумывал вслух Гуляница, запивая речи свои из полной чарки.

— Давно им в руки отдавалися, то и даром не взяли! — говорил Пушкарь. — И задумался с тех пор Богдан, закручинился, с той кручины и помер.

— То чоловик був! — крикливо проговорил сотенный. — За ним вся Украйна дружно подымалась!

— Да, тогда все покорялись, знали, что Богдан не о себе одном думал, а о всём своём племени, чтобы не досталось оно ни ляхам, ни туркам поганым! — сказал Пушкарь.

— И сладилось бы дело, если бы тогда русские не замирились с поляками, если б они полякам не поверили, — толковал Гуляница. — Наобещали ляхи, что русского царя королём себе выберут, когда помрёт их король, и поверили русские.

— С тех пор не видал я Хмельницкого ни весёлым, ни здоровым. Даром что он тогда в другой раз оженился, а думы его одолели! — вспомнил Пушкарь. — Та где ж теперь сынишка его, Юрий, что не в отца пошёл?..

— Везде побывал! — выкрикнул сотенный. — И в монахах был, и в крепости у ляхов сидел, и у турок в полоне был…

— Знаю, — перебил Пушкарь, — да жив ли он ещё?

— Та жив; взаперти сидит в Царьграде, у турок!

— Что ж вы думаете? Чего сидите тут с Дорошенкой? — кротко спрашивал Пушкарь, так кротко, будто этот вопрос и не шевелил его самого.

— Думаем о хорошем! Та не согласны по-нашему мириться русские! Мы к христианам, а они нас к басурманам толкают, к туркам, — сердито выкрикивал сотенный, голос которого уже сменился какою-то хрипотой.

— Не первый раз невзгода! — проговорил Пушкарь. — Чего же вы просите на раде? — допытывался он.

— Просим, чтобы гетман был один у всех, и на правой и на левой стороне Днепра! Та чтобы воевод русских по нашим городам не було. И податей тяжких чтобы не було! — выкрикивал сотенный.

— Так бояре русские не принимают под царёву руку на таком договоре, — закончил речь сотенного казак помоложе других, до сих пор сидевший молча, занятый своей чаркой.

— А не примут, так Дорошенко опять к басурманам зовёт нас! — добавил сотенный.

— И тут не найдём добра! — произнёс Пушкарь всё так же громко, желая всё выведать, не затевая спора.

— Митрополит наш, Иосиф, болен лежит, помирае! С смертного одра каждый день Дорошенко увещевает покориться русскому царю, — сообщил Гуляница с задумчивым видом.

— Что ж нам Иосиф? Теперь что гетманов, что митрополитов — всё по двое та по трое! В Чернигове своего митрополита поставили, а у нас свой буде! — говорил сотенный, грустно усмехаясь быстрым переменам.

— И нам своего бы нужно, так берёт его у нас Господь! — с чувством проговорил Гуляница.

— На том свете ему лучше будет, нежели за турками! — спокойно сказал Пушкарь.

— Я вам вот что скажу: Ханенко задумал переходить к русским и переговаривает нескольких полковников переходить вместе с полками… И полковники согласны… — сообщил Гуляница и ждал, что скажут его товарищи.

— Пускай их идут, — отозвался Пушкарь, — я же сюда умирать пришёл подле Дорошенко! Попробую повидать его; пока меня не допускают!

— А на раде надо просить, чтобы всю Украйну отдать под власть царю русскому. Довольно пролили крови христианской, пора положить конец! — торжественно проговорил Гуляница.

Беседа старых казаков длилась до полуночи при помощи развлекавших их чарок. Как старые, бывалые люди, они вспоминали и хвалили прошлое и корили настоящее, многое и справедливо. Не таясь, высказывали они всю накипевшую у них злобу к притеснителям-ляхам и к новым, чуждым им, порядкам русских. Не меньше злобы накопилось у них и против своих казаков и запорожцев.

— Народ не тот, что был прежде! — озлобленно утверждал сотенный. — Встанут — будто и заодно все, а чуть где опасно покажется, сейчас бросятся в разные стороны: кто на Запорожье бежит, кто к ляхам!.. Друг друга чернят и продают. Не стало равенства между собою, а сверху начали ждать милости и знатности!

— Не тот уже народ! Пропадает наше казачество вольное, запорожское! — проговорил полковник Гуляница, допивая чуть не сотую чарку и обтирая рукавом своего казакина набежавшие на глаза слёзы.

Поздно вечером, выйдя от шинкаря, казаки пробирались к своим домам, прислушиваясь, нет ли тревоги в городе. Но слышался только обычный гул казацких бесед по улицам Нижнего города да пискливые голоса женщин и детей. Был тихий вечер во второй половине марта; влажный, ночной воздух был свеж, но мягок.