Александра Щепкина - Волею императрицы

Боярин Алексей Стародубский был послан со своим отрядом выбить турок с острова, — стрельба их мешала переправить войско; Стародубский успешно пробился на берег, на большом расстоянии от турецких укреплений, остальные отряды уже готовились следовать за ним, но воевода Ромодановский неожиданно отдал приказ к отступлению; приказ этот возбудил общее неудовольствие и ропот в войске и возмутил Самойловича; труды и потери войска пропали даром, войско отступило и потянулось в сторону от Днепра; русские направились в Черкассы, населённые казаками Дорошенко; целый ряд городов сожжён был турками. Турки и татары не преследовали отступившего воеводу, им прискучили бесполезные битвы, а русское войско показалось очень многочисленно; они сочли за лучшее избегнуть битвы. Вслед за отступившим русским войском ушли от Чигирина турки и татары.

На обратном пути от Чигирина русские расположились на отдых поздно вечером; все были недовольны воеводой, что он не достиг цели; вёрстах в десяти от горевшего города Шепелева присоединился к отряду боярина Алексея; он приказал полку остановиться, на случай нападения, окружил полк свой укреплением, составленным из обоза, и расположился на отдых под этой защитой. Уже смеркалось, кругом тянулась открытая степь без признаков жилья; в лагере было шумно; рейтары носили воду из ручья; усталые лошади нетерпеливо ржали, люди суетились, везде зажигались костры; на юг от лагеря виднелось зарево пожара; на востоке на небе, уже одетом сумраком, всплывала, подымаясь над горизонтом, полная луна в виде красного шара. Расхаживая по лагерю, Шепелев завидел Алексея, сидевшего недалеко от зажжённого костра.

— Что сумрачен, боярин? — спросил полковник, садясь около Стародубского. — Не ранен ли?..

— Нет, не ранен, только ушиблен, — сказал Алексей, указывая на перевязанную руку, — в свалке приключилось, когда отбивали нас крымцы от берега, а мы перебрались было вплавь на их сторону; а больно невесело то, что не вовремя приказано было отступить! — не тая досады, высказался Стародубский.

Шепелев был хорошо расположен к боярину Алексею Стародубскому и говорил с ним, тоже не скрывая своих мыслей.

— И я досадую на отступление не меньше других и знаю, что есть особая причина тому, — сказал он. — Поговаривают, что воевода Ромодановский боится бить турок, затем что у них в плену находится сын боярина Ромодановского.

— Так воеводе и должно было отомстить за сына! — горячо высказался Стародубский.

— Нельзя! Турки присылали ему сказать, что если он пойдёт на них со всем своим войском, так они пришлют ему чучело его сына, набитое сеном.

— Если сам он боялся, то лучше бы нас одних пустил на Чигирин; сам не ходил бы; дал бы нам с казаками побить басурманцев! — толковал Алексей.

— Слухи есть, что воеводу отзовут в Москву, потому что туда донесли об отступлении и обо всём доносят, что тут делается, — сообщил Шепелев.

— Послали бы нас с твоими, полковник, да с казаками; ведь Самойлович тоже удалец и толковый! — повторял Алексей, с сожалением поглядывая в сторону, где находился Чигирин.

— Самойлович бывалый воин, видит всё, как сокол, и знает, в какую сторону когда повернуть! — сказал полковник Шепелев, который сам был хорошим рубакой и любил храбрость и ловкость у других. — Ну и Дорошенко зверина сильная! — добавил он.

— Да, его недаром царь жалует, — проговорил Алексей.

— За ним целое казачество, так его надо лаской взять, коли не силой; уставился и стоит на своём: дай ему, чтоб Украйна цельная была. Чтоб она сама по себе была на всей воле, а мы бы за неё даром с турками бились! Это нам не с руки!

— Да если великий государь и рад помочь, так ведь и казны недостанет весь век воевать, — толковал Алексей, — другое дело за Киев поплатиться, русские не откажутся святыню отстоять!

— Да и всю Украйну царю под свою власть взять не худо, отсюда и к морю только рукой подать, — говорил Шепелев, хитро улыбаясь, — ведь мы это, чай, поняли…

Стародубский слушал серьёзно и вдумываясь.

— Да, правда, — согласился он, — и по вере нашей мы с украинцами едины, — сказал он, — потому и покорятся они православному царю! Польские попы их за людей не считали, а с турками христианам не побрататься!

Так толковали между собою бояре и полковники, и почти так же говорили в рядах русских простых рейтар: они также желали спасти своих единоверцев, но не могли простить казакам их союза с турками и ждали, чтобы запорожцы искренно пристали к русским и покорились православному государю.

В тот самый вечер, когда Чигирин пострадал, но освободился от наезда крымцев и конные толпы их скрылись из вида, несколько казаков выехали из города в степь. Они двигались медленно на усталых конях по нетоптаным лугам около речки Тясьмина. Несколько вёрст проскакали они в светлых ещё сумерках и, минуя знакомый посёлок, где до набега татар поселилась было вся семья Пушкаря, казаки повернули вдоль реки Янычарки. Их было трое, и между ними был Волкуша; он пригласил с собой двух верных товарищей и отправился освободить из пустки на овраге спрятанных там женщин: Гарпину и старую Олёну. Было ещё светло, когда казаки подъехали к оврагу. Волкуша по старине подал знак тихим свистом, но никто не ответил ему. Повторив несколько раз свой привычный сигнал, Волкуша уверился, что в овраге всё тихо и нет чужих. Он привязал коня своего к дереву и начал спускаться в овраг, громко выкликая Олёну. «Чи тут, старая…» — окликнул он. На дне оврага послышался внезапно пронзительный женский крик и мелькнула меж кустов светлая одежда бежавшей женской фигуры. То не был, однако, крик радости, нет, так кричат, спасаясь от нападения! И все заметили бежавших за Гарпиной татар, — все три казака бросились на дно оврага. Провожавшие Волкушу казаки бросились на одного из татар, сам Волкуша сразился с другим, освободив Гарпину. Он повалил его и, наступив на упавшего одним коленом ноги, силился вынуть из-за пояса свой кинжал. Гарпина, свободная, стояла невдалеке, радостно протягивая обе руки к Волкуше, когда озлобленный татарин успел поднять на воздух пистолет и выстрелил в Гарпину. Она пошатнулась и упала на руки поддержавших её двух казаков. Лёгкий стон её заставил Волкушу вздрогнуть и обернуться; он бросил врага, подбегая к Гарпине и вскрикивая:

— Чи не вбито?..

— Вбито, вбито! Воно вже не дыше; та держить ворога! — кричал ему один из казаков.

С минуту Волкуша стоял наклонённый, прислушиваясь к дыханью Гарпины, и безнадёжное горе выразилось вдруг в его крике. Обезумев от гнева, он бросился, карабкаясь, на гору и в несколько прыжков был на верху оврага. Татарин, овладев одной из казацких лошадей, скакал уже по берегу реки, в надежде спастись бегством. Волкуша, вмиг вскочив на своего коня, скакал за ним, и так быстро, насколько могла нестись его едва отдохнувшая лошадь. Стемнело. Волкуша едва видел своего врага издали. Ночь охватила всю видимую степь; татарин убегал, не оглядываясь и не выбирая дороги; конь часто спотыкался под ним. Впереди выкатывался из-за горизонта полный месяц, и вдали степь осветилась заревом пожара. Враги могли теперь различать друг друга, но Волкуша не приблизился к татарину на расстояние выстрела. Ночь проходила, месяц высоко выплыл на небе, а оба всадника не переставали скакать вперёд, не зная, куда они неслись и чем окончится их скачка.