Александра Щепкина - Волею императрицы

По обычаю, показавшиеся на пороге палаты служители ввели к боярину Симеона Полоцкого, который приоделся в монашескую рясу чёрного тонкого сукна, жалованного царём; высокий монашеский клобук увеличивал рост его; большой перламутровый крест, висевший на груди, скрашивал его мрачную одежду. Симеон Ситианович, стоя на пороге, поклонился боярину низким поклоном и, приближаясь ко встречавшему его боярину, наклонился вперёд, уставив на него свой проницательный взгляд, будто желая угадать, о чём думает боярин, пригласив его к себе.

— Здоров ли, боярин Артамон Сергеевич? Время ныне так изменчиво, — значительно проговорил Симеон Ситианович.

— Желал бы побеседовать с тобой о многом, уважаемый отец Симеон, — ответил хозяин.

— Не о книгах одних?.. Угадал я?..

— Ты двадцать лет прожил в нашем царстве и ведаешь обо всём, что творится в нём.

— Долгая жизнь поучает, — ответил Симеон.

— Мы сядем здесь, — говорил хозяин, — и подождём наших помощников; монахи принесут вновь построенные книги. Отпустив их, скажу тебе всё, что на душе у меня лежит тяжёлым камнем.

— Все святые да помогут тебе! Я же — грешный и смертный человек и не всемогущ! — грустно произнёс Симеон.

— Но царь и царевны уважают слова твои… — проговорил Артамон Сергеевич.

— Всё в воле Господа! — сказал Симеон, спокойно расположившись для беседы на стуле с высокой резной спинкой и обратив глаза на расписной потолок палаты. Он спокойно прислонился к резной решётке стула, и слова полились у него, видимо услаждая собственный слух его. Симеон и писал, и говорил красно.

— Высоко над нами небеса, — говорил Симеон, как бы задумавшись, — и всегда ли может быстро проникнуть и достичь их молитва наша? Может ли вознестись она до третьего, самого высокого неба? Может ли защитить нас от клеветников и злобников? Не заградить им уста жезлом, как псам лающим! Буесловцы и козлища нечестивые!

Боярин слушал Симеона; ему так знакомо было его красноречие; он узнавал и выражения, и мысли, часто попадавшиеся в его книгах.

— Ты угадал, отец, о чём я думал говорить с тобой! Уповаю, что твои словеса, исполненные мудрости, смирят восставших на меня! — сказал боярин Матвеев.

— Ангел-хранитель не покинет тебя! Ведома Господу вся любовь твоя к свету книжному и желание внести учение в страну мрака и невежества! — говорил учёный монах.

— Но да идёт ли мимо меня чаша страданий? Известно ли тебе что-нибудь о том?.. — спрашивал, содрогаясь, боярин.

— Антихрист сеет плевелы ненависти и во образе женском является, — вполголоса добавил Симеон Ситианович значительно. — Но венец веры поддержит и спасёт тебя в страдании. Всё здесь временно. Служат антихристу диаволы и полудиаволы в образах человеческих, и служит пол женский, тля! Но земля возродится в новом блеске, и цветы расцветут на радость.

— Да не на радость мне слова твои, отец: вижу, чуешь ты долю мою, что лежит предо мной, — прервал Симеона боярин Матвеев, сокрушённо склоняя голову свою на руку, облокотившуюся о стол. В глазах боярина стояли слёзы; он думал о царице Наталье Кирилловне, его собственная судьба огорчала его не менее её сиротства.

— Не обманывают тебя разум и зрение; но борьба и вера спасают нас, — проговорил Симеон.

Тронутый словами и звуками голоса монаха, боярин вслушивался в каждое его слово; но сам Симеон не мог заглянуть в далёкое будущее, грозившее поглотить и потопить всё доброе в смутах, поднятых накопившейся ненавистью и мелкими происками запертых в терем разнообразных сил и самолюбивых желаний, ради которых не жалели никого вокруг себя.

На пороге палаты появились помощники Симеона Полоцкого по исправлению книг церковных. То были монахи, переселившиеся в Москву из Киева ещё со Славинецким; тут был и грек Арсений, исправлявший старые книги по греческим образцам и рукописям. С поклонами приблизились вошедшие монахи.

— Вот книги, вновь отпечатанные: здесь и переводы святых отцов, составленные Епифанием Славинецким, — сказал монах Чудовского монастыря Евфимий, глубокий поклонник Славинецкого. Монах разложил на лавке у стены большую кипу принесённых им книг; другие вошедшие с ним также раскладывали свою ношу, чтобы Симеон мог обозреть все их.

— Да! Епифаний Славинецкий был один из первых прибывших к нам из монастыря Киевского братства. И жил он далеко, на краю Москвы, у Воробьёвых гор, в Андреевском Преображенском монастыре. При нём было наше первое училище, — задумчиво вспомнил боярин Матвеев.

— Пришлось ему на долю поучать у нас на Москве, а сам учился в иностранных землях! — говорил монах Чудовского монастыря Евфимий. — Трудился он много и в нашем Чудовском монастыре и в достойный вид привёл наше богослужение. Он указал нам, как должны мы совершать всё при богослужении, во славу Господа. Большую часть жизни провёл он в нашей обители и похоронен у нас, — закончил монах [9] Епифаний Славинецкий был иеромонахом Братского киевского монастыря и прислан был в Москву стараниями боярина Ртищева, радевшего об исправлении книг и об учреждении книгопечатни в России. Епифаний прожил 26 лет в Москве и погребен в Чудовом монастыре. .

— Да, конечно, великий труженик и учёный человек был Епифаний, но любил скрываться от мира и не открывал своих познаний, — сказал Симеон Полоцкий.

Отец Евфимий метнул на говорившего взгляд, загоревшийся неудовольствием, но тотчас опустил голову, скрывая своё неодобрение к словам Симеона Ситиановича.

— Вот, отец Симеон, моя просьба к тебе! В случае я умру, а ты переживёшь меня, то все книги из нашей книгопечатни собери и сохрани; прошу, передай все их в училище и академию Заиконоспасского монастыря, когда устроите вы её с царём Фёдором Алексеевичем. И вы все, братие, помяните мою просьбу! — закончил боярин Матвеев, обратясь к монахам.

Все переглянулись между собой и поняли, что боярину Матвееву грозила большая беда и несчастие. В душе творили все за него молитву.

Тоскливые предчувствия боярина Матвеева скоро сбылись на деле. На другой же день, когда он шёл во дворец, ему показали указ великого государя, и Родион Матвеевич Стрешнев объявил ему: «Указал великий государь быть тебе на службе воеводой в Верхотурье».

Это было только началом опалы. Преследование боярина Матвеева мало-помалу разгоралось так сильно, как была сильна ненависть к нему бояр, окружавших четырнадцатилетнего государя.

— Знаешь ли, в чём обвиняют меня? — говорил боярин Матвеев сыну своему, вернувшись с допроса. — Говорят, что я будто не допивал лекарств после больного царя, да ещё меня обвиняют в том, что вызывал я нечистых духов! Всё показано на меня было доктором Берловым да моим карликом Захаркой. Захарка подтвердил всё под пыткой. Подготовили мне погибель!