Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Елизавета Петровна приказала устроить во дворце постоянную сцену, на которой, по высказанному ею желанию, наряду с французскими драмами ставились также трагедии Сумарокова. Директором театра был назначен актёр Волков, а главное руководство было сосредоточено в руках обер-камергера Ивана Шувалова. Доклады министров и даже самого великого канцлера Бестужева проходили через руки того же Шувалова, снабжавшего их своими заметками, прежде чем передать их императрице. При каждом удобном случае государыня милостиво беседовала в присутствии двора с Шуваловым, и он по-прежнему относился ко всем с высокомерной гордостью. Некоторые даже замечали, что теперь на его лице вместо прежнего равнодушия и апатии мелькало иногда чувство радостного удовлетворения, как будто его душа была переполнена счастьем. Часто видели, как он, стоя на балу, вдруг устремлял в пространство свой взор, и в эту минуту на щеках у него вспыхивал румянец, губы растягивались в улыбку, и если в этот момент кто-либо заговаривал с ним, он производил впечатление человека, только что пробудившегося, а его рассеянные ответы доказывали, что он не слышал вопроса.

Это спокойствие Шувалова и его постоянно радостное настроение столь сильно смущали придворных, что большая часть тех, которые утром толпились в прихожей Бекетова, вечером удалялись в боковые покои, находившиеся рядом с тронным залом, считая более благоразумным не быть в центре придворной жизни и не слишком часто попадаться на глаза Шувалову или Бекетову. Шувалов был единственным человеком при дворе, как будто не замечавшим или не обращавшим внимания на чрезвычайные милости, которыми осыпала императрица своего нового адъютанта. Бекетов при встречах с Шуваловым соблюдал все требования вежливости, подобающие молодому офицеру в присутствии высшего сановника; со своей стороны, Шувалов относился к нему с пренебрежительным равнодушием, которое он выказывал решительно всем, за исключением Алексея Разумовского.

Зато с тем большим беспокойством следили за укреплением связи императрицы с юным Бекетовым графы Пётр и Александр Шуваловы, положение которых почти исключительно зависело от положения их двоюродного брата и которые вследствие этого всегда с особым страхом следили за нарождающейся склонностью императрицы. Александр Иванович, всемогущий начальник Тайной канцелярии, конечно, получил через своих агентов известие о похищении дочери Евреинова, а граф Пётр Шувалов благодаря Марии Рейфенштейн узнал, что Брокдорф привёз какую-то молодую девушку в дом на Фонтанной, которую ежедневно посещал обер-камергер и окна которой сторожили немые слуги. Оба графа находили это развлечение двоюродного брата вполне естественным и делали вид, как будто им ничего не известно о его тайне, хотя подобное приключение, если бы о нём узнала императрица, могло иметь печальные последствия как для них, так и для него. Правда, Александр Иванович Шувалов держал в своих руках все нити городских и придворных тайн, но тем не менее императрица могла узнать об этом похищении как-нибудь совершенно случайно.

Дело в том, что Евреинов, как к своему покровителю, уже обращался к Александру Ивановичу с просьбой узнать, где находится его дочь Анна. Сперва Евреинов заподозрил в похищении Ревентлова и сообщил о подозрении начальнику Тайной канцелярии. Но когда молодой голштинский дворянин после своего освобождения из крепости снова появился в гостинице, его непритворное отчаяние доказало Евреинову, что он совершенно невиновен в её исчезновении. После этого Михаил Петрович снова явился к Александру Ивановичу и довольно определённо сказал ему, что подозревает во всём Ивана Ивановича Шувалова, который в последнее время выказывал большую склонность к его дочери. В порыве горя он поведал, что намерен в один из ближайших выездов императрицы встать на колени на её пути и молить о спасении дочери. Кроме того, исчезновение красавицы девушки среди горожан Петербурга наделало много шума, который мог в какой-либо нежелательной форме достичь ушей императрицы и погубить всех Шуваловых.

Склонность императрицы к Бекетову и проявление открытой вражды придворных интриганов делали положение Ивана Шувалова ещё более опасным, и хотя Александр Иванович в беседе с Евреи новым сделал предположение, что его дочь вследствие «раздвоения» чувства, по всей вероятности, удалилась в монастырь, тем не менее он ясно заметил, что огорчённый отец не придал веры его словам и с отчаяния мог решиться принести всё-таки личную жалобу императрице.

На основании всего этого, после обсуждения положения дел, оба Шуваловы отправились к своему двоюродному брату и советовали ему не подвергать себя опасности, бросить этот каприз и возвратить свободу девчонке, взамен этого Александр Иванович обещал лаской и угрозами подействовать на Евреинова и заставить его не предпринимать дальнейших шагов. Иван Шувалов холодно и спокойно выслушал их рассуждения, а затем тоном, не допускающим возражений, заявил, что не собирается отказываться от любви к Анне.

— Я, — сказал он, — ради власти и могущества, как вашего, так и своего, пожертвовал своим счастьем... Быть может, потому, что среди придворных дам ни одна не могла дать мне его... Но теперь я встретил столь детски чистое и столь богато одарённое существо, что лишь оно одно может наполнить очарованием мою жизнь, и ради него я в состоянии отказаться и от блеска, и от могущества; и если мне суждено ещё долгое время влачить унизительные цепи и жить среди лжи и лицемерия, то я, по крайней мере, должен иметь такой тихий уголок, где мог бы лелеять любовь и быть хоть на час непритворным человеком.

— Но, — сказал граф Пётр, — ты можешь легко найти это и у другой женщины, которая обладает таким же очарованием, но не является столь опасной, как эта дочь Евреинова; ведь отчаяние отца и её возлюбленного, Ревентлова, ежеминутно угрожает раскрыть тайну.

— Александр в качестве начальника государственного сыска сумеет сохранить эту тайну, — промолвил Иван Иванович.

— Ты не должен забывать, — возразил Александр Иванович, — что внезапно вспыхнувшая страсть императрицы к этому кадету Бекетову уже и так представляет немалую опасность для нас, и было бы безрассудно её увеличивать. Кроме того, пойми, моя власть — только отражение твоей власти и твоего могущества, дарованного императрицей, но, как только возымеет против нас подозрение, она охладеет к нам, и всё наше могущество завтра же перейдёт в руки наших врагов.

— Твоя обязанность в том и состоит, — опять спокойно проговорил Иван Шувалов, — чтобы государыня не возымела этого подозрения, и, я думаю, ты можешь сделать это с присущей тебе ловкостью. Что же касается Бекетова, то для меня каприз императрицы — лишь счастливый случай, я никогда не препятствовал ей в этом. И теперь новая страсть так же быстро угаснет, как быстро она вспыхнула, она только отвлекает её внимание от меня и даёт мне возможность жить в собственное удовольствие.