Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Раздался шквал оваций и криков.

Екатерина Алексеевна встала, скромно потупившись, и лёгкий румянец покрыл её щёки, но из-под опущенных ресниц сверкал насмешливый взгляд, обжигавший тех самых придворных, которые всего несколько минут назад трусливо отстранялись от неё. Теперь же она стала центром всеобщего внимания. Да, императрица всё ещё держала в своих руках власть, но сегодня наконец взошла заря её счастья, предвещая наступление того дня, когда эта власть сосредоточится в её собственных руках, так как судьба избрала её для продолжения рода Романовых. От этой мысли грудь великой княгини радостно вздымалась, а в глазах светилось самое искреннее торжество. Перебирая лица, она, оглянувшись, вдруг увидела мрачного Салтыкова, который с искривлённой улыбкой стоял за стулом весело смеявшегося великого князя. На миг глаза Екатерины Алексеевны затуманились не то грустью, не то жалостью, но только на миг — она отвернулась от печального молодого человека к подходившим с поздравлениями высшим сановникам и дипломатам, во главе с Бестужевым и Уильямсом. Пётр Фёдорович, тоже весь сияя счастьем, принимал поздравления придворных и несколько смутился, когда приблизилась молчаливая Ядвига Бирон с улыбкой покорности сквозь слёзы.

— Вы не хотите поздравить меня? — тихо спросил он.

— Вы знаете, ваше высочество, я желаю вам всяческого счастья, — ответила Бирон. — Но вашим друзьям придётся облечься в траур, так как вы забудете их, находясь на вершине этого счастья.

Пётр Фёдорович мельком взглянул ей в глаза и, подавляя волнение, проговорил:

— Что вы хотите?! Я обязан дать России будущего императора, и никому эту честь великая княгиня уступить не может!

В глазах Ядвиги Бирон сверкнули молнии.

— Может, — тихо проговорила она, — дочь курляндского герцога была бы достойна дать России императора. Во всяком случае, — зло прибавила она, — моя любовь была бы порукой, что великий князь оставит России действительно свою кровь, тогда как теперь я не знаю, может ли великий князь вполне быть уверен в этом.

Пётр Фёдорович вздрогнул и мрачно взглянул на Ядвигу. Та в страхе склонила голову.

— Мадемуазель Бирон! — ласково позвала великая княгиня, но в то же время в тоне её голоса слышалась повелительная нотка.

Бирон покорно приблизилась к ней.

— Поиграйте за меня, — сказала Екатерина Алексеевна, — я хочу, если мне разрешит её величество, пройтись с супругом по залу и дать возможность каждому лично поздравить меня.

— Идите, — сказала государыня, садясь на её место и беря в руки карты, которые передал ей Шувалов, — сегодня вы всех осчастливили, этот день по праву принадлежит вам.

Елизавета Петровна, знаком подозвав Бекетова, указала ему место за своим стулом; графы Кирилл и Алексей Разумовские поместились против неё. Пётр Фёдорович остался стоять и был крайне мрачен.

Когда Екатерина Алексеевна подошла к нему и пожала его руку, он на мгновение пытливо уставился на неё своим хмурым, недоверчивым взглядом, а затем, словно подчиняясь, пошёл за нею неверными шагами по залу, только немыми кивками отвечая на подобострастные поклоны и пожелания; тогда как у великой княгини для всех и каждого находились приветливое, ласковое слово или чарующая, милостивая улыбка.

Весь день напролёт Ревентлов провёл в тщетных розысках. Он обошёл всех горожанок, принимавших участие в представлении «Хорева», пытаясь напасть на след, но все в один голос отвечали ему, что в тот момент, когда они уходили из дворца, Анна Евреинова оставалась ещё там. А поскольку он всегда отвозил её домой, иные даже довольно прозрачно намекнули, что считают его самого похитителем дочери Евреинова. Сломленный горем, Ревентлов не придал значения подобным подозрениям, но когда он снова зашёл к Евреинову, успевшему тоже, где только было возможно, произвести розыски, и натолкнулся на его недоверие, то страдания и отчаяние дошли до пределов безумия. Дрожа от волнения, Ревентлов бросился к княгине Гагариной, чтобы излить ей душу и напомнить о данном ею обещании помочь.

Княгиня посмотрела на него долгим, задумчивым взглядом и затем сказала с еле слышным вздохом:

— Так, значит, вы действительно настолько любите эту девушку, что готовы вступить в борьбу с могущественнейшими особами?

— Даже если бы они повелевали всеми силами ада! — воскликнул Ревентлов.

— В таком случае, — сказала княгиня, — мне придётся помочь вам, чтобы не дать погибнуть вашей молодой жизни. Но обещайте мне, что будете спокойны. И если вы убедитесь, что любимая вами девушка достойна вашей любви, что и она, подобно вам, непоколебима в своей верности...

— О, я верю в неё, — перебил Гагарину Ревентлов, — как верю в Бога, которого призываю на защиту моей любви!

— Ну, а если вы всё-таки найдёте её слишком поздно? — спросила княгиня. — Если она всё-таки окажется навсегда потерянной для вас? Ведь Иван Шувалов соединяет в своей особе всё, чем можно завоевать женское сердце: могущество, богатство, красоту...

— Нет, княгиня, нет! — в отчаянии крикнул Ревентлов. — Но если они окажутся правдой, тогда, — прибавил он глухим голосом, — жизнь уже не будет иметь для меня никакой цены... Но, пред тем как умереть, я ещё посмотрю, какого цвета кровь у наглого обольстителя, отнявшего у меня всё счастье моей жизни!

Княгиня покачала головой и, с нескрываемым восхищением любуясь им, сказала:

— Сколько огня! Удастся ли мне укротить вас и направить по верному пути?.. Ну, а пока ступайте, вам не следует оставаться у меня слишком долго, так как никто не должен заподозрить, что мы с вами заключили союз. Ступайте! Сегодня вечером на приёме у императрицы я, вероятно, буду иметь возможность дать вам более подробные указания. Ну, а до тех пор потерпите!

Ревентлов пламенно поцеловал её руку, она взяла его за плечо и с нежным усилием выпроводила в приёмную. Ещё раз поцеловав у княгини руку, молодой человек, всё ещё дрожа от возбуждения, бросился вон.

Вечером он появился при дворе в свите великого князя. Все важные события, которые целиком поглощали внимание общества, были почти не замечены им, и всё время, пока он стоял за стулом великого князя, его взгляды не отрывались от княгини Гагариной, которая сидела в первом ряду среди статс-дам её величества.

Если бы всеобщее внимание не было обращено на высочайших особ, то всем бросилось бы в глаза, что княгиня в этот вечер была бледнее, чем обыкновенно, что вокруг её всегда надменно улыбавшихся губ лежала какая-то трагическая складка и что весёлые, задорные глаза на этот раз смотрели как-то непривычно задумчиво, что придавало её красоте совершенно особенное, грациозное выражение.