Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Глаза Елизаветы Петровны гневно блеснули, и она резко ответила:

— Великий князь пошлёт в Голштинию барона Ревентлова, и барон сегодня же отправится в путь. Это моё желание, и если графу Линару это не нравится, то он может возвратиться к себе в Копенгаген.

Шувалов поклонился, удивлённый и оскорблённый резким ответом императрицы.

— При дворе будет у нас одной смешной фигурой меньше, — шутливым тоном заметила княгиня Гагарина, которая, казалось, опасалась продолжения этого разговора.

— А великий князь будет, пожалуй, даже очень счастлив, что избегнул соблазна променять на датские деньги страну своих излюбленных устриц, — заметила Елизавета Петровна.

Она весело взглянула на обер-камергера, но тот стоял мрачнее тучи, нежность и жалость согрели её сердце, она подошла к нему и заговорила тоном, в котором слышалось извинение, просьба всё забыть:

— Вашу руку Иван Иванович! Проводите меня во дворец.

Обер-камергер бросил последний взгляд на Анну, стоявшую в объятиях отца, из его груди вырвался лёгкий вздох, но затем он гордо подал императрице руку и с высоко поднятой головой вышел на крыльцо, не замечая стражу, отдававшую честь.

Подали сани императрицы.

— Садитесь ко мне, Иван Иванович, — сказала Елизавета. — Полковника Бекетова и девушку, арестованную вместе с ним, доставить ко мне во дворец, — отдала она приказ стоявшему вблизи офицеру, — там я сделаю дальнейшие распоряжения.

Она милостиво поклонилась, и сани понеслись по улицам, освещённым факелами.

По городу расползлись самые невероятные слухи. Говорили, что Фонтанная была обложена войсками, что сама императрица, под охраной кирасир, приезжала туда, что Бекетов арестован, что Алексей Разумовский отправлен в Шлиссельбургскую крепость под усиленным конвоем, что императрица возвратилась во дворец вместе с Иваном Шуваловым, чрезвычайно милостивая и он провожал её до её покоев. Из всех этих слухов, долетавших урывками, нагромождались самые необыкновенные выводы, а так как отряды гвардейцев продолжали расхаживать по улицам, то ожидалась одна из катастроф, случавшихся в предыдущие царствования.

Однако несмотря на столь необычное движение на улицах, во дворце парадный приём и ужин, назначенный на этот вечер, не были отменены, и к назначенному часу обширные залы наполнились блестящим придворным обществом, неспокойно сновавшим взад и вперёд, боясь сказать лишнее слово и подозревая каждого замешанным в эти таинственные события. Явились иностранные дипломаты, но и на их лицах отражалась беспокойная напряжённость. Не видно было только государственного канцлера Бестужева. Впрочем, отличительной чертой его политической тактики было исчезать с горизонта, как только чуялась гроза в придворной атмосфере, и показываться лишь тогда только, когда электричество, насыщавшее воздух, тем или иным образом разрядилось.

Наконец, появилась и великокняжеская чета. Екатерина Алексеевна была приветлива, скромна и беспечна, как всегда, а Пётр Фёдорович, беспокойно возбуждённый, бросал пытливые взгляды по всем направлениям и как бы искал разъяснения загадочных событий, отрывочные слухи о которых дошли и до него. Весь двор приветствовал их высочеств почтительно, но никто не решался приблизиться к ним, так как их положение на сегодняшний день было не ясно и не гарантировано от гнева императрицы.

Штат, сопровождавший великого князя и его супругу, казалось, был не в своей тарелке, а это ещё более давало повод подозревать, что в таинственном, грозном событии замешан и великий князь. Салтыков был угрюм и задумчив, Чоглоков казался злым и вместе с тем испуганным, супруга время от времени бросала на него грозные взгляды, одновременно отыскивая глазами Репнина, от которого ждала разъяснений загадочных событий дня. Однако Репнин продолжал оставаться в самой отдалённой части зала и делал вид, что не замечает её мимики. Ядвига Бирон стояла впереди придворных дам с горькой усмешкой на устах. Даже Лев Нарышкин, всегда готовый учинить какое-нибудь сумасбродство, притих и был задумчив; он боялся за своего друга Салтыкова, к тому же движение войск на улицах было всегда грозным предзнаменованием в придворной жизни и могло наполнить страхом даже самые беспечные и жизнерадостные сердца.

Но наиболее удручённым в свите великого князя казался барон Брокдорф, у него был вид человека, каждую минуту ожидающего смертного приговора: великий князь не принял заявления о болезни и явился сам, чтобы принудить коменданта картонной крепости к завершению фортификационных работ. Несмотря на все уверения камердинера, что барон болен и от слабости еле держится на ногах, Пётр Фёдорович, никогда не терпевший возражений, приказал барону сопровождать себя ко двору.

Одни только иностранные дипломаты подходили к великокняжеской чете и обменивались с нею приветствиями.

— Что случилось? — не меняя спокойного выражения лица, шёпотом спросила Екатерина Алексеевна подошедшего к ней Уильямса. — Я не выходила из своих комнат, но воздух прямо-таки заряжен слухами. Вы всеведущ — скажите мне, что происходит?

— Моя способность всевидения не безгранична, — возразил Уильямс, сохраняя также на лице спокойную, безразличную улыбку. — Не так-то легко проникнуть сквозь шпалеры гвардейцев. Подождём! Думаю — не всё так плохо: императрица возвратилась в весёлом расположении духа.

— Да, поживём — увидим, — сказала Екатерина Алексеевна как бы про себя, — я уже здесь достаточно окрепла, так что даже самая сильная буря не в состоянии вывести меня из равновесия.

Послышались удары жезла, которыми обер-камергер Иван Иванович Шувалов возвещал о приближении императрицы; но эти звуки доносились не от тронного зала, куда обыкновенно выходила государыня, а из противоположного конца, от входа, ведшего к церкви Зимнего дворца. Тотчас же отворились широкие двери храма, и взорам всех открылись освещённый алтарь и стоявшее перед ним придворное духовенство в полном облачении. Вся масса придворных устремилась в храм, тщетно стараясь разъяснить себе, по какому поводу совершается богослужение, да к тому же вечером, когда был назначен приём. В придворном обществе немало говорили о таинственной связи между Елизаветой Петровной и графом Алексеем Разумовским, и теперь явилась мысль о том, не решила ли она открыто объявить о своём браке? В этот момент в головах мелькали самые причудливые предположения. Екатерина Алексеевна побледнела даже и как бы пошатнулась, но затем тотчас же овладела собой и твёрдым шагом направилась навстречу императрице бок о бок со своим супругом, лицо которого не выражало ничего иного, как только беспокойное любопытство.