Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

— Я уверен в этом, когда взор моей царственной повелительницы милостиво покоится на мне, — ответил фаворит, открывая дверь и ещё раз целуя руку государыни.

Когда последняя удалилась, с лица Шувалова сразу исчезла весёлая улыбка; он задумчиво возвратился в комнату и, потупив мрачный взор, сказал про себя:

— Всем дарит меня судьба: блеском и богатством, почестями и властью, моя рука направляет кормило огромной империи и вершит судьбы Европы... О чём ещё высшем может мечтать человеческое честолюбие?.. И всё же какою ценою досталось мне это?! Какой ценой я могу удержать это?! Разве вся моя жизнь — не сплошная ложь?! Я должен питать чувство, которого нет в моём сердце. Я должен остерегаться каждого взгляда, каждого выражения на лице, чтобы холод, наполняющий моё сердце, не коснулся моих уст и глаз и не обратил в лёд страстные слова и взоры. Весь блеск, окружающий меня, вся власть, которой я владею, парят над мрачной бездной, в которую может повергнуть меня единый жест этой женщины!.. И он поверг бы меня, если бы она могла заглянуть в ту пустыню, которая царит в душе моей! Но моё молодое сердце бьётся горячо и сильно, оно ещё требует своих прав и жаждет счастья... Порою мне кажется, что вот-вот оно мелькнёт там или сям в этом пышном придворном цветнике, но стоит мне пожелать склониться к нему, и мне придётся проститься со своим великолепием, и я буду низвергнут во прах на радость моим завистливым врагам.

Глубокий вздох вырвался из его груди.

В этот момент дверь отворилась, и камердинер доложил о приходе Александра Ивановича Шувалова, а вслед за тем появился и сам двоюродный брат обер-камергера и брат Петра Шувалова, с которым Брокдорф встретился у девиц Рейфенштейн.

Александру Шувалову, начальнику Тайной канцелярии, невидимые нити которой опутывали всю Россию и перед мрачным и губительным могуществом которой трепетали всяк и каждый, было сорок два года, но, судя по его согбенной фигуре и неуверенной осанке, ему можно было дать значительно больше. Его голова с сильно напудренным париком почти пугала своим безобразием. Его маленьких, слегка близоруких глаз почти не было видно под густыми и широко нависшими бровями; огромный, грубый нос и большой рот, с которого не сходило выражение коварного злорадства, тоже не служили к особому украшению лица. Но всего неприятнее было в нём то, что оно как будто было разделено на две части: в то время как его левая сторона оставалась почти неподвижной, вся правая половина при всяком волнении трепетала и конвульсивно дрожала. Вследствие своего раздражительного характера и рода своей службы Александр Шувалов был почти всегда взволнован, и потому его видели всегда с таким отталкивающе безобразным лицом... Вот и теперь его правый глаз и правый уголок рта молниеносно двигались взад и вперёд, так как день крещенского парада, когда весь Петербург был на ногах, привёл в повышенное движение и тайную полицию и возлагал тем большую ответственность и на её главного руководителя.

— На два слова, Иван Иванович, — сказал вошедший, протягивая руку фавориту, — я получил одно известие и желаю, чтобы ты передал его государыне. Важно, чтобы она узнала об этом через тебя. Третьего дня в Петербург прибыли два голштинских дворянина. Один из них тайно вызван сюда великим князем, а второй намерен явиться к нему на службу и поискать здесь счастья.

— Ах, опять эти голштинцы! — сердито воскликнул Иван Иванович. — Ведь государыня против этого, нужно положить этому конец.

— На этот раз мой брат Пётр Иванович совершенно иного мнения; он видел одного из этих двух прибывших у своей приятельницы Марии Рейфенштейн. Это некто фон Брокдорф, довольно заурядный человек, но готовый служить нам и действовать при великом князе соответственно нашим желаниям. Необходимо склонить государыню допустить этого человека туда. Великая княгиня умна и ловка, нам нужно иметь вполне надёжного человека при молодом дворе, чтобы быть осведомлёнными обо всём, что там происходит.

— Хорошо, я возьму это на себя.

— Далее, другой прибывший, поселившийся вместе с Брокдорфом, по имени Ревентлов, третьего же дня вечером уже дрался на дуэли с секретарём английского посольства Драйером.

— И ранил его? — оживляясь, спросил обер-камергер.

— Да, он ранил его в руку.

— Отлично, отлично... Я с удовольствием обнял бы человека, так ловко проучившего этого высокомерного англичанина.

— Патруль арестовал Ревентлова, и он сидит теперь в крепости. Это необходимо довести до сведения государыни, так как она не простит мне, если узнает об этом через кого-нибудь другого. А так как мы уверены в Брокдорфе, то нужно надеяться, что он заставит действовать на пользу нашим интересам и молодого Ревентлова; поэтому очень желательно освободить его из-под ареста и ввести к великому князю.

— Я и это беру на себя. Хотя императрица и строго относится к дуэлям, но она сочувствует рыцарскому духу, и если представить ей это с такой точки зрения, то не будет дурных последствий.

В эту минуту в комнате появился слегка смущённый камердинер и сказал, обращаясь к обер-камергеру:

— Простите меня, ваше высокопревосходительство, но там один человек непременно желает видеть их превосходительство Александра Ивановича, и так как ему сообщили, что их превосходительство поехали сюда, то он также явился сюда и слёзно просит хотя бы на минуту допустить его к их сиятельству.

-— Кто он такой? — спросил Александр Шувалов.

— Он назвал себя Михаилом Петровичем Евреиновым и утверждает, что известен вашему превосходительству, — ответил камердинер.

— Евреинов! — живо воскликнул Александр Шувалов. — Михаил Петрович Евреинов — сын нашего крепостного, оказавшего какую-то большую услугу моему отцу и отпущенного им на волю? Если он так настоятельно просит, то дело действительно важно и серьёзно, и если ты позволишь, Иван Иванович, то я охотно сейчас же выслушаю его, — закончил он, обращаясь к брату.

— Выслушай его, — нетерпеливо ответил обер-камергер, — но только пусть он говорит покороче, так как в самом деле осталось очень мало времени до выхода — государыня уже одета.

По его знаку камердинер ввёл в комнату Евреинова, за которым следовала и Анна. Она была немного бледнее обыкновенного, сказались последствия беспокойно проведённых дня и ночи, её большие глаза горели и были пытливо устремлены на обоих сановников.

Евреинов подошёл к братьям Шуваловым, низко поклонился и поцеловал край их платья, Анна же осталась стоять возле дверей.

— Ну, Михаил Петрович, что там у тебя? Что-нибудь важное? — спросил Александр Шувалов. — Я рассержусь, если ты последовал сюда за мной и обеспокоил не по неотложному делу.