Грегор Самаров - На пороге трона

Молодой офицер склонился перед ней со всей почтительностью, требуемой её саном, но в его взоре была какая-то холодность; он как будто решил с полной невозмутимостью принять всё, что ни услышит.

— Я. приказала передать вам моё приглашение, — произнесла Екатерина Алексеевна, потупив взор, — так как имею в виду дать вам кое-какие объяснения и, быть может, вернуть покой и счастье вашей душе.

— Я буду благодарен вашему императорскому высочеству за каждое объяснение, — проговорил Пассек. — Я не понимаю, — холодно продолжал он, — почему вы заранее предполагаете, что моё сердце нуждается в покое и счастье, что я неспокоен и несчастлив? — А затем, отдаваясь мысли, захватившей его ум, он воскликнул: — Я сделал то, чего требовал от меня долг. Я спокойно и без страха буду ждать, станет ли завтра дурным и достойным возмездия то, что сегодня было справедливо и достойно награды.

Екатерина Алексеевна смотрела на него удивлёнными глазами.

— Я вовсе не хочу говорить с вами о служебном долге или о чём бы то ни было, касающемся службы, — произнесла она. — Это, — прибавила она с ударением, — касается государыни императрицы, а не великой княгини. — Затем она продолжала с быстрой решимостью, свойственной её характеру: — Я велела позвать вас сюда, чтобы поговорить с вами о Марии Викман, бывшей до сих пор, насколько я знаю, счастьем всей вашей жизни и теперь ставшей для вас источником тяжких страданий.

Лицо Пассека покрылось густым румянцем; в его глазах сверкнуло дикое пламя, губы сложились в горькую усмешку.

— Прошу вас, ваше императорское высочество, — хрипло произнёс он, — не исполнять своего намерения. Я очень благодарен вам, — продолжал он почти презрительным тоном, — за милостивое участие в сердечных делах человека, не имеющего никакого права ожидать такого участия, но, — резко воскликнул он, — я имею привычку смотреть на эти дела как на касающиеся исключительно меня и — прошу извинить смелость моих слов! — никому не могу дать право вмешиваться в них.

— Отлично! — произнесла Екатерина Алексеевна, видимо ничуть не оскорблённая горячими словами Пассека. — Отлично! Я также имею привычку отстранять всякое вмешательство в мои личные дела и потому уважаю эту привычку и в других. Однако в данном случае дело идёт не только о вашем сердце, но и о сердце Марии Викман; каждая женщина имеет право — это даже долг её — прийти на помощь другой женщине, мужественно стоять за неё и вывести правду на свет Божий.

— Я видел собственными глазами, и то, что я видел, — возразил Пассек, — доказало мне, что сердце, которое и я считал благороднейшим и чистейшим на земле, на деле полно зла, лжи и предательства; поэтому я просил бы вас, ваше императорское высочество, считать этот вопрос исчерпанным и соизволить милостиво отпустить меня.

Он склонился перед великой княгиней и хотел, казалось, повернуть к дверям.

— Стойте, стойте! — воскликнула Екатерина Алексеевна. — Если вы уже забыли, что стоите перед великой княгиней, то не забывайте, по крайней мере, что выслушать даму до конца — обязанность каждого порядочного человека. Вы видели, как вы говорите, собственными глазами, — продолжала она, между тем как Пассек остановился, устремив в землю мрачный взгляд, — а я говорю вам, что ваши глаза обманули вас, что ваши подозрения ложны, что то чистое существо невинно и что оно заслуживает полного уважения и вашей любви.

— Обманули! — воскликнул Пассек, теряя всякое самообладание, вздымая кверху сжатые кулаки и ударяя ногой о пол. — Обманули глаза! Я видел её в объятиях графа Понятовского; я видел её в том же самом гроте, под ветвями того же самого дерева, под тем же небом, под которым она клялась мне в любви и верности, на том самом месте, о котором я грезил во сне, к которому влекла меня страсть моего сердца и на котором я надеялся прижать неверную к груди, объятый радостью нового свидания. Я вернулся с поля битвы, — продолжал он, весь дрожа от возбуждения, производимого воспоминаниями, — великий князь взял меня вместе с другими в парк, чтобы, как он говорил, словить дичь. Быть может, он задумал какую-нибудь шутку над графом Понятовским; он провёл нас прямёхонько к месту, заполнявшему все мои мечты; и ту, страсть к которой пожирала меня, я увидел в объятиях графа, прильнувшей к нему, а её голова лежала на его груди.

Великая княгиня, встав с места и подойдя к майору с загоревшимся гордостью лицом, воскликнула:

— И всё-таки я говорю вам: она невинна; она чиста, точно только что распустившийся бутон лилии.

— Я всегда готов преклониться перед глубиной женского ума, — насмешливо произнёс Пассек, — но сомневаюсь, чтобы вам, ваше императорское высочество, удалось найти доказательство, которое могло бы опровергнуть свидетельство моих глаз.

— И всё-таки я найду такой аргумент; я нашла уже это доказательство, победоносно уничтожающее всякое подозрение; этот аргумент есть истина.

— Я видел то, что есть истина, — мрачно возразил Пассек.

— В таком случае, — воскликнула Екатерина Алексеевна, — вы должны теперь услышать и, надеюсь, вы будете благодарны вашим ушам, если они посрамят свидетельство ваших глаз. Слушайте внимательно! — продолжала она с просительным жестом руки. — Клянусь всемогущим Богом, стоящим над нами и тяжело карающим клятвопреступника, что каждое слово, которое вы теперь услышите, есть сама истина.

Пассек внимательно и полный ожидания посмотрел на великую княгиню; торжественность её тона не прошла даром, но всё-таки с его лица не исчезло выражение насмешливой недоверчивости; он, казалось, слушал лишь для того, чтобы не ослушаться приказа великой княгини.

Екатерина Алексеевна заговорила, пристально глядя на молодого человека и как бы с усилием произнося каждое слово:

— Вы видели Марию Викман в объятиях графа Понятовского; это — правда. Но граф сам даёт вам честное слово, что до того он не говорил этой девушке ни слова о любви, что он ни разу не прикасался к её руке и никогда не думал о ней хотя бы с малейшим душевным трепетом, так как его сердце, — голос великой княгини слегка дрогнул при этих словах, несмотря на всё её самообладание, — принадлежит другой даме, занимающей такое высокое положение, что об этом не должен знать никто.

Пассек пожал плечами.

— Можно любить даму и увиваться за девушкой... для препровождения времени, — произнёс он. — Граф Понятовский, видно, научился делить своё сердце надвое при дворе короля Августа.

Екатерина Алексеевна топнула ногой, близко подошла к майору и, вперив в него пламенеющий взор, воскликнула:

— Если вы не верите слову графа, то, может быть, я должна дать вам своё слово, слово великой княгини, будущей императрицы, в том, что Мария невинна? Может быть, я должна сказать вам, что докажу вам её невинность? Поверите ли вы мне, если я дам вам слово, что та — другая — дама находилась вчера в гроте, что она погибла бы, если бы великий князь увидел её там, что Мария пришла лишь для того, чтобы предостеречь её и указать ей путь к бегству, что граф Понятовский привлёк её в свои объятия с целью спасти эту даму и отклонить от неё всякое подозрение?