Грегор Самаров - На пороге трона

Лицо Пассека становилось всё спокойнее и веселее.

— Так вот в чём заключается тайна! — тихо произнёс он. — Так вот почему этот славный Викман так боязливо избегал всякого разговора о лесном хозяйстве и охоте! Правда, неладно поступает великий князь, будущий покровитель Православной Церкви своей страны, позволяя здесь тайно в своём присутствии совершать лютеранское богослужение и скрывая духовных лиц чуждой России религии в одежде своих лесничих; но, впрочем, это — его личное дело; вряд ли от этого имеют много пользы его лесное хозяйство и охотничьи забавы. Во всяком случае у меня нет оснований для беспокойства, и я со стыдом должен вымолить у Марии прощение за свои ревнивые подозрения. Господи, с какой верой и благочестием взирает она на лик Христа! — продолжал он, блестящим взором глядя на молодую девушку. — Вспоминает ли она меня в своей молитве? Она не творит ничего неправого, так же, как и все собравшиеся тут, — произнёс он, причём его счастливое лицо на мгновение омрачилось. — Моей обязанностью было бы сообщить государыне императрице о том, что тут делает великий князь; ведь он совершает тяжкий проступок по отношению к стране и народу, править которым выпадет в будущем на его долю... Но нет! Пожалуй, и это — такая же забава, как и всё, что он делает, и на самой императрице будет лежать за всё ответственность, если она в будущем вручит этому великому князю скипетр своей державы. Теперь у меня есть о чём другом подумать; предо мною лежит открытым светлый путь славы и чести, и на этом пути меня должен постоянно сопровождать образ моей дорогой, любимой Марии, благочестиво и с искренней мольбой склонившейся перед распятием. Да ведь всё, что здесь происходит, я вижу не как русский офицер; я пробрался сюда тайком, переодетый в чужое платье, и было бы предательством, если бы я злоупотребил тем, что выследил здесь... нет, нет! Никто не узнает, что я был здесь... даже Мария... Я ещё раз только пожму её руку, ещё раз взгляну в её глаза и затем в путь, чтобы исполнить возложенный на меня долг. Ведь когда я исполню данное мне поручение, я буду в состоянии обратиться с любой просьбой к её величеству, и наградой мне будет Мария, в благочестивых, чистых очах которой скрыто всё моё счастье.

Литургия окончилась; некоторые из голштинцев приблизились к алтарю, чтобы принять святое причастие. Бернгард Вюрц подошёл к своему дяде и приготовил чашу с вином и серебряную дароносицу. Пассек переступил порог храма, но никто не заметил этого, так как все взоры в этот момент были обращены к алтарю, и хотя все часовые, мимо которых проходил Пассек, смотрели на него с некоторым изумлением, однако его нигде не задержали, и он быстро дошёл до того места, где, спрятавшись в кустах, с боязнью и нетерпением ожидал его тот солдат, форму которого он одел на себя. Пассек быстро переоделся и, кивнув головой, покинул голштинца; последний с восторгом глядел на кошелёк с золотом, который стал теперь его полной собственностью.

Молодой офицер прошёл в дом лесничего, и там ему пришлось прождать около часа, пока возвратился Викман со своими дочерью и племянником. Пассек сделал вид, что вовсе не замечает того смущения, которое при виде его отразилось на лицах обоих священнослужителей, снова уже облечённых в одежду лесничих; он в кратких словах объяснил им, что по приказанию императрицы обязан тотчас же отправиться в армию, и прибавил, что рассчитывает приобрести от этого поручения честь и славу и надеется скоро возвратиться.

Хотя глаза Марии наполнились слезами, а на её лице отразились скорбь и горе, однако она подавила эти чувства, причём сделала это не столько из страха перед отцом и печально-пытливыми взглядами Бернгарда, сколько из-за того, что гордая радость и смелое мужество, сверкавшие в глазах любимого ею человека, наполнили её самое надеждой и уверенностью в счастливом будущем. Бернгард, молчаливо кивнув головой, удалился. Викман с сердечными пожеланиями удачи несколько раз пожал руки молодого офицера и сам предложил Марии проводить Пассека до того места в лесу, где его ожидала лошадь.

Когда Пассек и Мария вступили в чащу леса, он горячо прижал любимую девушку к своей груди и воскликнул:

— Ни скорбь, ни сожаление не должны омрачать эти минуты нашего прощания. Будь здорова, моя дорогая, и молись за меня! Господь услышит тебя и охранит мою жизнь; когда же я возвращусь, то буду иметь право пред всем светом назвать тебя своею... Не расспрашивай меня, не выпытывай у меня ничего!.. Верь мне и думай обо мне так же, как каждая моя мысль будет занята тобою!..

Мария не могла удержать прорвавшиеся у неё слёзы, но и чрез них на Пассека сиял луч веры и надежды.

Они долго пробыли в крепком, молчаливом объятии, а затем Пассек провёл девушку до того места, где его слуга ожидал его с лошадью; он вскочил в седло и, ещё раз махнув рукой, ускакал. Мария же ещё долго стояла на одном месте, после того как он исчез от её взора; она сложила руки на груди, а свой взор направила к Небесам, в горячей молитве испрашивая Их благословения любимому человеку.

Пассек ещё в тот же день выехал за заставу столицы по дороге в Ригу. Его сопровождали слуги, каждый из которых вёл в поводу по запасной лошади. Офицер наметил план своего путешествия совсем по-солдатски и в надежде принять участие в походе, который по повелению императрицы должен был быть доведён до быстрого и решительного конца, позаботился главным образом о воинских доблестях своей свиты, а не о скорости, что для него как для курьера императрицы являлось главнейшей обязанностью. Но уже в первый вечер, проехав в течение четырёх-пяти часов, что, правда, довольно значительно подвинуло его вперёд, он, к своему сильному неудовольствию, заметил, что благородные кони из конюшен императрицы бесспорно сослужили бы ему хорошую службу, если бы он уже прибыл в армию, но из-за благородства своей породы мало подходили для долгого пути и нуждались в значительном количестве времени для отдыха и ухода за собою; вследствие этого Пассек на своих лошадях в два раза медленнее совершил бы свой путь до места назначения, чем на простых почтовых лошадях, которых он мог бы сменять на каждой станции. Как ни льстила молодому честолюбивому офицеру возможность явиться в главную квартиру армии в качестве посланца императрицы с блестящею свитою, однако он понял, что ради быстроты путешествия необходимо пожертвовать всеми другими соображениями. Когда он на следующее утро перед корчмой в деревне, в которой он заночевал и в которой лучшие конюшни были отведены для его лошадей, увидел весь свой великолепный поезд готовым к дальнейшему пути, он с глубоким вздохом пожалел о том, что для того, чтобы вовремя исполнить волю государыни, он должен оставить и слуг, и своих коней и продолжать путь на простых почтовых лошадях.