Валериан Светлов - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

С каким страстным порывом бросилась бы она к нему на шею и с каким искренним чувством крикнула бы она:

«Уведи, уведи меня! Уведи, потому что я устала страдать и потому что я люблю, я люблю тебя».

Но она сказала только сквозь слезы:

— Делай, Боря, что знаешь.

Он обнял ее, и она склонила свою голову на его грудь.

— Прощай же, Наташа! — тихо говорил он. — Бедная, скорбная! Завтра уеду, проберусь прямо к царю. А пока жди, ни на что не решайся. А ежели он силой заставит тебя в обитель идти, перед престолом Господнем скажи, что ты не желаешь. Жди же меня с добрыми вестями. Бог не без милости, и для тебя придут ясные дни, выглянет красное солнышко. Прощай, голубка моя, прощай. Но… чу! Я слышу чьи-то шаги.

Он бросился вон из беседки.

Цыган мгновенно растянулся на земле под кустом и затаил дыхание.

Телепнев не увидел его.

— Уйдем, Наташа, ночь становится грозная, я провожу тебя до дому. Никого не было у беседки. Должно, птица шарахнулась… Гляди, как сверкает молния.

Они направились к дому.

А в это время у зеленого пруда, свидетеля стольких печальных событий, сидела Марья Даниловна на скамье и поджидала цыгана.

Он долго не шел, и она начинала волноваться и выходить из себя. Глупый цыган думал, что она увлекается им и потому зовет на свидание. Уж не угадал ли он ее игру с ним? Эти мысли терзали ее теперь, и ей даже становилось жутко в эту грозную ночь, одной в безлюдном и глухом саду, на берегу этого страшного озера, подернутого, точно зеленым саваном, густою порослью и сделавшегося могилой двух отправленных ею на смерть людей. Может быть, в первый раз в ее жизни дрогнуло ее неробкое, дерзкое сердце.

Но вот послышался шорох осторожно раздвигаемых ветвей, и в тьме ненастной ночи вырос перед нею цыган.

— Ты что ж не приходишь? — гневным, дрожащим голосом сказала она, сверкнув на него глазами.

Но он не мог видеть злобного выражения ее лица, потому что у озера было совершенно темно.

Он принял ее окрик за выражение нетерпения.

— Здесь я, боярыня, здесь… Аль заждалась, сударушка?

И он сильно обнял ее, но она оттолкнула его от себя таким могучим движением, что он чуть не свалился в озеро.

Тогда он пришел в бешенство.

— Так-то ты! — заговорил он, подходя к ней и еле произнося слова от душившей его злобы. — Так-то ты! Что ж, играешь ты со мною, боярыня? Ну, со мной игры плохи. Ежели ты не любишь меня, а только шутишь, то не жить ни тебе, ни мне в эту ночь.

Он говорил на своем гортанном наречии, с трудом подбирая слова, и, опьяняясь ими, вдруг пришел в неистовую ярость и выхватил из-за пояса короткий кинжал.

Лезвие его блеснуло при свете молнии, и Марья Даниловна сообразила тотчас же, что дело ее будет проиграно безвозвратно, если она тут же не сумеет успокоить его.

— Алим, — сказала она, падая перед ним на колени, — Алим, спрячь кинжал! Ты ошибаешься… Я рассердилась, потому что ты не шел ко мне, я заждалась тебя.

При первых же звуках ее слов, сказанных нежным, любовным голосом, гнев его утих. Он был сыном степей, настоящее дитя природы, быстро, по малейшему даже поводу приходивший в радость и в гнев.

— Алим! — продолжала она, видя, что он спрятал кинжал. — Освободи меня отсюда, и я… Я дам тебе много, много денег. Да вот, — подымаясь с земли, вдруг сказала она, — на, возьми, на первый случай…

Цыган выхватил из ее рук протянутые ему деньги, повернулся лицом к озеру и с силой швырнул их в воду.

— Вот твои деньги, — проговорил он. — Пусть их заклюют рыбы. Не деньги мне твои нужны, а любовь, одна лишь любовь!

— Освободи меня отсюда, и я буду… твоя.

Он бросился к ней и снова обнял ее.

Но она тихо, настойчиво высвободилась из его объятий.

— Нет, нет, — сказала она твердо. — Нет, не теперь, не раньше, как я уйду отсюда.

— И пойдешь со мной в табор?

— Пойду.

— И будешь жить с нами в таборе?

— Буду… хоть на краю света.

— Правду говоришь или издеваешься над бедным цыганом?

— Правду, Алим.

— Ну, так слушай, что я скажу тебе.

И он быстро рассказал ей подслушанный им в беседке разговор.

Она, слушая его, дрожала. Итак, скоро предстоит донос, потом ее увезут и казнят.

— Ты видишь, — заговорила она, захлебываясь от страха, — ты видишь, надо бежать. Возьми меня, делай со мной, что хочешь, только бежим отсюда, бежим так, чтобы никто никогда не узнал меня.

Они стали составлять план бегства.

Цыган советовал обокрасть Никиту в эту же ночь, потому что деньги могут им пригодиться. Он уже забыл свою величественную выходку с предложенными ему деньгами. Но Марье Даниловне было мало так просто расстаться с усадьбой. Душа ее кипела жаждой мести.

Ей хотелось отомстить Телепневу, Никите, Наталье, словом, всем этим людям, которых она яростно ненавидела.

Она уже стала излагать цыгану свой план, как вдруг их свидание было прервано старухой, матерью цыгана. Она следила давно за своим сыном и проникла за ним по пятам в сад.

Теперь она стояла перед ними, точно выросшая из-под земли, и говорила им торопливо:

— Бегите, бегите отсюда! Вас выследили. Молодой боярин с челядью спешат сюда.

Марья Даниловна, пользуясь темнотой грозовой ночи и знанием дорожек, быстро скрылась во тьме.

Молния раза два осветила голубоватым пламенем ее темный силуэт, который вскоре исчез, словно сгинул, за кустами.

Но Алиму бежать не удалось.

Застигнутый Телепневым, пришедшим сюда в сопровождении стремянного и челяди, цыган расстерялся и встретил их, стоя и сверкая своими черными глазами на врагов.

— Зачем ты забрался ночью сюда, в боярский сад? — грозно спросил его Телепнев.

Но цыган молчал.

— Ответишь ты мне или нет?

— Не отвечу.

— Почему?

— Не твой сад, не тебе и спрашивать. И не мне ответ держать перед тобою.

Он сделал быстрое движение, чтобы выхватить кинжал, но двое из холопов кинулись на него и обезоружили его.

— А, так вот ты какими воровскими делами занимаешься! — вскрикнул взбешенный Телепнев. — Ну-ка, ребята, проучите-ка вора-цыгана еще раз, дабы ему неповадно было таскаться сюда из своего табора.

Арапники свистнули в воздухе.

Слуги повалили цыгана и стали бить его.

Старуха стонала и выла.

— Пощадите, — умоляла она, — пощадите!

Но ее никто не слушал, и тогда она перестала выть, подошла к Телепневу и твердо проговорила:

— Милостивый боярин! Не красть он пришел сюда. Не красть! Я скажу тебе, зачем он пришел сюда, только прикажи, чтобы они перестали его бить.

Но Алим, изнывая от боли, грозно крикнул ей:

— Молчи, мать! Если скажешь хоть слово, не видать тебе меня больше!

Телепнев приказал прекратить наказание и связать цыгана.

Цыганка подошла еще ближе к молодому боярину и тихо сказала ему:

— Боярин, отпусти цыгана! Отпусти его с миром… Коли отпустишь, хорошо тебе будет… Счастье в жизни будет… Любишь ты, и тебя любят. Ох, как тебя любят! Муж мешает. Отпустишь цыгана— все хорошо будет, навеки твоя будет…