Валериан Светлов - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Князь сидел понурившись, не смея взглянуть на свою безропотную жену, так жестоко принесенную им в жертву своему крутому нраву.

— Что же, или и этой моей последней просьбы не исполнишь? — услышал он. — За все мои муки, за жизнь угрюмую…

И князь почувствовал вдруг, как его застывшее сердце дрогнуло, как что-то теплое пролилось в нем. Это ощущение было таким неожиданным для него, что он испуганно встрепенулся и прислушался к пробуждавшемуся, почти уже вымершему чувству. И он не ошибся! Да, это было новое, светлое, радостное, великое чувство, чувство любви к человеку!

— Прости меня, Настя, прости своего злодея! — стонущим криком вырвалось из его груди, и он, опустившись на колени возле кровати, спрятал голову свою в одеяло.

Лицо больной осветилось счастливой улыбкой, она положила свои слабые руки на голову мужа и разбирала исхудалыми пальцами пряди его волнистых черных волос. Она видела, что в эту минуту его раскаяние горячо и искренне, и это доставило исстрадавшейся душе такое блаженство, что ее сердце колотилось о бессильную грудь, как птица, которая хочет выпорхнуть из неволи.

— Полно, родимый мой, полно! Бог простит! — заговорила она. — А я… я счастлива теперь… Бог грехам терпит… И я ведь виновата: силушки моей не было от тебя уйти — вот ты и покарал; ты — хозяин и над телом, и над душой моей. Что захотел, то и сделал! Дай только умереть мне мирно, благочестиво, покойно… да Олюшки не дай в обиду…

— Я спасу тебя, Настя! Я лекарю скажу, какой извел тебя отравой, он знает все, он и вызволит тебя… И не будет у меня тяжкого греха на душе, — прерывающимся голосом воскликнул князь.

— Нет, родной, конец мой скоро, все выжгло во мне это зелье. Да и не хочу я жить! Опять ты уйдешь от меня, опять будешь суровый да неласковый, да греховный! Нет, Борис, не мешай мне предстать перед лицом Господа счастливой да покойной… Что сделано, того не воротишь, видно, ему было так угодно водить твоей рукой. Поцелуй же меня в последний раз!

— Ты — святая, Настя, а я… — целуя жену в губы горячим, продолжительным поцелуем, проговорил Пронский, — а мне, видно, и прощения не будет за мои преступления.

— А ты — несчастный, — возразила она. — Не ты виноват, что нрав такой у тебя; от Бога нрав-то нам дается! Кому хороший дается — тот счастливый, кому худой — тот несчастливый.

За дверью послышался шорох.

— Олюша, ты? — тихо крикнул Пронский.

— Я, батюшка, — ответила княжна. — Там приехала боярыня Хитрово, очень, мол, надобно ей тебя повидать.

— Ах, чтоб ей! Ну, скажи, сейчас иду! Прощай, Настюша! — И Пронский еще раз крепко поцеловал жену.

— Послушай меня, Борис, — робко попросила Анастасия Дмитриевна, — прими мой совет: не водись ты с этой боярыней: сердце у нее жестокое.

— Да я давно с боярыней покончил, — виновато ответил Пронский. — По делу она теперь, поди, какому-либо.

— Ну, ступай, коли так. Спасибо тебе за ласку!

— Прости! — низко поклонился ей Пронский и вышел, позвав к княгине Ольгу.

В обширном покое Пронского, самом нарядном и богатом, сидела Елена Дмитриевна, опершись локтями о стол, и так глубоко задумалась, что даже не слыхала, как вошел в покой хозяин.

Ему пришлось окликнуть ее.

— Здорово, боярыня! — приветствовал он ее низким поклоном. — Чем прикажешь потчевать? Вот хозяйка-то лежит у меня больная; некому, как подобает, гостью почетную встретить…

Холодный, враждебный взгляд молодой женщины остановил его речь.

— Многих ли гостей твоя хозяйка встречала? — насмешливо кинула Елена Дмитриевна.

Пронский с недоумением пожал плечами.

— Не уразумею, что ты сказать хочешь?

— Будто? Что это каким несмышленочком стал? С каких это пор завелось?

— Ты, боярыня, пришла надо мною издевки делать? Что-то храбрости понабралась? Откуда?

— Добро! — закусила губу боярыня. — Я пришла за делом, а не зря говорить с тобою. Тоже сласть не великая!

— Так говори дело, если оно есть.

Густые сумерки уже давно окутали комнату, так что разговаривавшие с трудом различали лица друг друга. Князь хлопнул в ладоши и приказал явившемуся холопу:

— Огня! Да живо!

Молодой холоп стремительно кинулся в угол, где на особых подставках стояли медные подсвечники, и, высекши огниво, зажег сальные свечки; они зачадили, мгновенно стали оплывать и пускать чад.

— Покури каким-либо ароматом. Есть ведь у нас, чай? Скорее полей на жаровню и убирайся! — приказал князь, видя, что его гостья в нетерпении встала со скамьи и, открыв окно, вдыхала теплый вечерний воздух.

Когда слуга поставил маленькую жаровеньку с «ароматами» на стол в угол, возле свечей, и бесшумно исчез из покоя, Елена Дмитриевна быстро обернулась и, подойдя в упор к Пронскому, резко спросила его:

— Ты знаешь ли, Борис Алексеевич, что дочь твоя слюбилась с грузинским князем Леоном Джаваховым?

Как ни был князь ошарашен этим вопросом, но хитрой женщине не удалось поймать его врасплох.

— Знаю! — невозмутимо ответил он.

Молодая женщина в изумлении отпрянула от него.

— Ды ты в уме ли? — едва слышно проговорила она. — Ведь ты же просватал ее? Что скажет жених? Люба ли будет такая невеста князю Черкасскому?

— Я не знаю, люба или не люба будет такая невеста князю Черкасскому, а князю Джавахову люба она, я… я отдам ее тому, кто ей люб.

— Ты этого не сделаешь! — гневно выкрикнула Хитрово.

— Кто же мне воспротивится отдать дочь тому, кому пожелаю?… Сегодня же их и обручу.

Елена, как подкошенная, упала на скамью, закрыв лицо руками.

— Да ты-то чего так убиваешься? — ехидно спросил ее Пронский, отлично понявший, что именно руководило его бывшей возлюбленной. — Или люб тебе князь-чужанин, что ли?

Елена Дмитриевна молчала.

— А давно ли, — продолжал князь, — я целовал твои ланиты да уста твои сахарные, и ты клялась мне, что, кроме меня, никого не любила и не полюбишь?

— Молчи, молчи, постылый! — грозным шепотом, со сверкающими глазами, остановила его боярыня.

— Теперь постылый, а давно ли милым называла? Ну, невестке в отместку, сударушка! Ведь и ты мне постыла хуже старости, речи твои коварные да змеиные сердце мне иссушили, душу из меня вынули.

— Спасибо на добром слове, боярин, — поклонилась ему в пояс Елена Дмитриевна, — теперь, когда мы знаем, кто мы друг для друга, и речь, значит, поведем начистоту. Пререкались мы с тобою вдосталь, и давно почуяла я в тебе своего врага лютого…

— Да и ты, боярыня, поди, не друг мне? — усмехнулся Пронский.

— Ну, так вот что скажу я тебе: всю обиду, всю свою вражду к тебе забуду, если исполнишь то, что попрошу. Требуй от меня всего, чего захочешь, все сделаю, если исполнишь ты мою просьбу.