Валериан Светлов - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Боярыня, а, боярыня? Алена Митриевна! Послушай-ка, что я тебе скажу. Важнеющее дело!

Елена Дмитриевна повернулась лицом к старухе и сурово взглянула на нее.

— Надоела ты мне, старая, смерть надоела! Что тебе от меня надо? — глухим, хриплым голосом проговорила Хитрово.

Никто не узнал бы недавней красавицы в этой женщине с растрепанными волосами, с блуждающими глазами на побледневшем, осунувшемся лице, с пересохшими губами, из которых вылетали тяжкие стоны и страшные проклятия.

— Говори, что надо! Иль царь приехал? Скорее бы, скорее! — простонала она, заломив руки.

— Царь, сказывают, завтра будет, — поведала Марковна. — Да я не о нем, боярыня, тебе что сказать хочу, а о самой тебе, радость моя. Пожалей ты себя, дитятко мое!

— Говори прямо, к чему ведешь, без подвохов! Я ведь тебя насквозь вижу, таишь в себе что-то.

— В народе гуторят, — начала Марковна тихо, — что ежели князя Пронского судить будут, так и тебя нельзя в стороне оставить, что будто ты его дела ведала, мирволила ему… Из-за тебя все ему и дозволялось.

— Кто, кто смеет так говорить? — поднялась с постели, сверкая глазами, боярыня.

Старуха совсем перепугалась и невнятно продолжала:

— В корчме тут… у Ропкиной говорили, а кто— того доподлинно не упомню.

— Не упомнишь? Должно быть, сама Ропкина?

— Ой, у нее самой беда приключилась! — оправившись, начала повествовать старуха. — Неведомо куда скрылась приемная ее дочка Танюшка. Сама-то Степанида Тимофеевна ревмя реветь, все мышиные норки обыскали, словно в воду девка канула…

— Ну, мне горе твоей мещанки разбирать не приходится. Сказывай, что у тебя там еще, коли начала уж говорить.

— Степаниду Тимофеевну в розыск требуют… цыганка, знать, что-либо наплела на нее. Весь дом перетормошили, да, известно, ничего не нашли. Вот, матушка, какую ты кашу зла заварила!.. А ежели не расхлебаешь, что тогда-то? Все мы к ответу пойдем, и кто ведает, до чего еще докопаются? Марфушка-то много чего знает, да все, поди, как на духу выложит. И то сказать, нас жалеть ей не приходится, а против тебя она лю-ю-тую злобу имеет…

— Не посмеет она, не посмеет; испугается! — пробормотала Елена Дмитриевна недостаточно уверенно. — Слыхала ведь, что она себя моей сестрой величала?

— Мало ли что! Бабе всякое сдуру в голову придет; так сбрехнула! Нет, на это ты, боярыня, не рассчитывай… Она тебя не пожалеет. А послушайся ты моего старушьего совета: возьми извет свой на князя Пронского назад и освободи его из тюрьмы…

— Никогда этого не будет! — страстно вскрикнула Елена Дмитриевна. — Врага своего освободить, обидчика лютого! Лучше сама на плаху лягу, но раньше потешусь над ним, погляжу, как он, голубчик мой, на дыбе напляшется. Насмеяться надо мной! Меня, как дуру, провести! — Она скрипнула в бешенстве зубами. — Нет у меня к нему жалости!

— Да на плаху-то он пойдет не один, — грустно произнесла Марковна, — и тебя с собой возьмет.

Елена Дмитриевна отрицательно покачала головой.

— Спесив он больно, меня в свое дело не запутает.

— Ну, все едино, он ли, она ли, Марфушка, а тебе тюрьмы, видно, не миновать, если ты их не вызволишь. Пока царя нет да бояре еще не накинулись на вотчины князя, вызволить его еще можно. Ну, попугала — и довольно, вовек не забудет!

— Нет, не вступлюсь я за него, — упрямо проговорила Елена Дмитриевна. — Он счастье отнял у меня; что мне и жизнь теперь? — И, зарыдав, она снова упала на кровать.

Теплый летний вечер врывался в открытые окна терема. Комната наполнялась сладким запахом цветущей липы. Летний праздник природы совершался в саду, где все благоухало, все цвело, все тянулось к источнику тепла и света. А в опочивальне боярыни царили уныние и холодная злоба, как в сердце Елены Дмитриевны, где уже давно наступила студеная, слезливая осень.

Наплакавшись, боярыня встала наконец с постели и, подойдя к окну, старалась захватить в грудь побольше живительного воздуха.

— Ах, душно мне, душно! — простонала она.

В это время в дверь робко постучались; старуха Марковна поспешно кинулась к двери. Сенная девушка докладывала, что пришел человек и желает сейчас же переговорить с боярыней.

— Так зови его! — приказала боярыня, услышав их переговоры.

Старуха юркнула за дверь, а через минуту вернулась, ведя за собою закутанного человека.

— Что тебе надо? — спросила у него Елена Дмитриевна.

— С тобой, боярыня, говорить, — ответил пришедший пониженным голосом. — Вели всем выйти.

Марковна испуганно посмотрела на свою питомицу.

Незнакомец, поймав ее взгляд, проговорил:

— Не бойся, я твоей боярыне худа не сделаю!

— Марковна, выйди, — приказала Хитрово.

— Чай от меня никаких тайн нет? — сокрушенно проговорила старая пестунья, но под строгим взглядом боярыни покорно вышла из опочивальни.

Оставшись с пришельцем одна, Елена Дмитриевна спросила его, зачем он пришел.

— Я знаю, где схоронился князь Джавахов, — проговорил он, все еще не открывая своего лица.

Елена Дмитриевна заглушила готовый вырваться крик; пошатнувшись, она схватилась рукой за стол и тяжело оперлась на него.

— С… с женой? — едва прошептала она.

— Нет, князь один, — ответил незнакомец. — Я прислан к тебе узнать, что ты дашь за свидание с князем? Он один схоронен в укромном месте.

— О, что я дам, что я дам! — заволновалась боярыня. — Ничего не пожалею, если ты правду говоришь.

— Ну, так идем же за мной.

— А если это западня? — испугалась Хитрово.

Незнакомец вместо ответа вынул из-под кафтана знакомый боярыне кинжал князя Леона.

— Узнаешь?

— Идем! — ответила она и, не размышляя больше, накинула на себя фату и последовала за незнакомцем.

Наконец 5 июля царь Теймураз Давидович собрался представиться русскому царю Алексею Михайловичу. Последний только что накануне приехал с богомолья, и ему сейчас же доложили, что грузинский царь с нетерпением желает предстать пред его светлые очи.

Представление было назначено на другой же день, и уже задолго до назначенного часа в грузинском доме было заметно особое движение. Царь Теймураз, видимо, волновался. Он встал чуть только забрезжило утро, сходил в церковь, отслушал заутреню, усердно молился, клал земные поклоны и вернулся домой несколько успокоенный. За ним должен был приехать боярин Хилков, единственный из приближенных Тишайшего, хорошо говоривший по-грузински, и отвезти его во дворец.

В Кремле около дворца уже спозаранку толпился народ. Некоторые по делу, а кто из любопытства, прослышав, что приехал из Туретчины какой-то диковинный царь, притащились на площадь, заполнили комнаты и передние, с нетерпением дожидаясь царского выхода.