Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

— Нет, нет! — встрепенулась Дарьюшка. — Я долита тебе сказать… — И глаза ее, встревоженные, сцепились в каком-то странном поединке с большими, серыми глазами Гривы. Он стоял возле кровати, и Дарьюшка держала его за руку. — Так дальше жить нельзя, Гавря. Ты меня должен понять. Я…

Дарьюшка прижалась щекою к руке мужа:

— Сейчас такое время, Гавря. Такое опасное время! О боже! Разве ты не видишь, что творят большевики? Здесь, в Сибири, в Петрограде, по всей России! Это же гибель, гибель!

— Побей меня гром, откуда ты набралась страхов?

— А разве ты сам не видишь?

— Вижу, святая душа. Вижу. Большевики — подходящие мужики, стоящие. Без вранья. С ними работать можно. Это тебе не фальшивые миллионщики, а простые люди.

II они понимают: если не работать, то все передохнем о голоду.

— О, боже! Помоги мне. Если бы ты знал, Гавря, какие жуткие мысли лезут в голову.

— Еще чего не хватало — мысли! — проворчал Грива, догадываясь, что Дарьюшка приехала в город неспроста. — Мысли! Да знаешь ли ты, святая душа, что мне противна собственная мысль? К черту. Надоело. Грязная газетка эсеров «Свободная Сибирь» напечатала про меня издевательскую статью. Они тоже высказывают некоторые «мысли».

— А что они?

— Пишут, что у них «возникла мысль», будто инженер Грива продался большевикам. И что инженер Грива, по их мысли, не кто иной, как узурпатор, холуй большевиков и все такое, не менее приятное.

Отошел от кровати, взял сигаретку и, прикурив, спросил:

— Может, и у тебя возникли такие же мысли?

— Как ты смеешь, Гавря!

— Извини. Лучше бы ты не начинала этот разговор. «Мысли»! Спаси и сохрани. Мысль все объясняет и все может обвинить, очернить и любое злодейство оправдать. И кровь превращает в воду, и воду в кровь. Как вам угодно. И ад и рай, святая душа, внутри нас, расщепай меня на лучину. Да. Да. В самом человеке. В его паршивой мысли. От нее все горечи и печали. Мысль создала мир и все, чему мы молимся. И она же создала богов и дьявола вместе с преисподней. Да. Да и она же все разрушит. Да! Мрак будущего, руины и гибель материи, все это уничтожит мысль. И ты тоже со своей «мыслью»!.. Не хочу. Уволь, святая душа. Работать надо. Работать. Россию поднимать из праха и пепла. Не хочу знать, какие «мысли» у эсеров — правых и левых, у меньшевиков — правых и левых, у кадетов, у бундовцев… Ко всем чертям! Уволь!

— О, боже!

— Ты же хотела, чтобы я высказал свои «мысли»? Тогда слушай. Я покончил с эсерами. Да! Явился к ним в «Свободную Сибирь», порвал эсеровские корки и швырнул в морду редактору. Довольно с меня всей этой грязи. Кто они? И что они? Опасные обормоты, скажу тебе. Весьма опасные. Ты знаешь сколько выходит газет в Красноярске? Чертова дюжина! И во всех перелицованные эсеры, меньшевики и всякая сволочь. И все они вопят в один голос: «Надо спасать Россию!» От кого спасать?

— От большевиков, — подсказала Дарьюшка. — Я так и знал, что ты это скажешь.

— Разве это не правда?

— Такая же правда, как если бы я назвал себя протопопом Аввакумом.

— Если бы ты знал…

— Что еще знать? Я достаточно вижу и знаю: надо видеть, как работают, как тянут трудный воз большевики! Да! Они тянут, как стожильные черти. Глаза на лоб лезут, а тянут, тянут тяжелый воз России! И они вытянут воз, если их не будут бить в затылок. Вся эта сволочь эсеровская, кадетская, меньшевистская, как я убедился, только и умеет, что обормотать и двинуть в затылок. Ко всем чертям эту банду.

— Я никогда не примирюсь с жестокостью, — отозвалась Дарьюшка. — А большевики — сама жестокость.

— Жестокость? Они мужики не из ласковых; не в спальнях на пуховых подушках нежились, не жрали чужой хлеб на золотых тарелках. Они свой хлеб добывали в поте лица. И постель у них была не из мягких — тюремный карцер, бетон и камни, а вместо «доброго утра» кулак жандарма под нос. И они скорее умрут, захлебнутся собственной кровью, но не пойдут на сговор с буржуазией. Им терять нечего, кроме своих цепей, расщепай меня на лучину.

— И они всех закуют в цепи! — влепила Дарьюшка. Грива не заметил, как она слезла с кровати и стояла теперь рядом, плечом к плечу, вернее, головой к плечу мужа. Она была в розовой трикотажной сорочке, отделанной по подолу и у плеч тонкими кружевами. На руке у нее были швейцарские золотые часики — подарок Аинны; на высокой шее — платиновая цепочка от крестика и крестик на оголенной груди.

— Ну, не всех, положим, закуют в цепи. Кого следует заковать, те сами просятся, как бешеные собаки.

— О, боже! Какой ты!..

— Натуральный.

— Ты такой же, как они?

— Ну, не совсем такой. В моей башке еще слишком много всякой ерунды и эквилибристики, чтобы быть таким, как они. Надо три пуда соли сожрать, выпаренной из собственного тела, чтобы быть большевиком, голубушка. Но я буду помогать им всем своим умом, всеми своими сухожилиями и мышцами, чтобы поднять Россию из нищеты и праха и построить социализм. Да! Это было бы, побей меня гром, здорово! Во всем мире в ушах бы зазвенело. Да! И они, черт бы их подрал, верят в социализм. Верят, святая душа! Дай бог, как верят. У них есть Ленин — светлая голова. Философ и тяжеловоз. Как мне известно из истории, философы со времен древности только и делали что лукаво мудрствовали и поучали себе подобных. Ленин — философ и тяжеловоз. Взвалил себе на плечи растрепанный войною воз России и тянет, как тысяча паровозов. И не жалуется, что ему тяжело. Представь, не жалуется. А эсеры и всякая сволочь дерут горло, лепят грязь. Но! «Горло дерти, не воза перти!» — как говорят хохлы. И я хочу свой воз везти сам без трепологии.

— Но жестокость…

— Помилуй бог! — перебил Гавря. — Или ты думаешь, что революцию можно совершить рождественским песнопением? Святая душа! Ну, а если бы пришли к власти эсеры, кадеты и вся эта банда? Они что, ангелами бы явились?

— Нет, нет! — не унималась Дарьюшка. — Ты забыл, что есть еще милосердие…

— О святая душа! — потряс руками Грива. — Где оно, милосердие? И было ли оно, милосердие?

— Ты забываешь: женщина Христа родила…

— А был ли он, Христос? — усмехнулся Грива. — Если угодно — фитюлька тот Христос. Надувательство. Если и был, то не таким, как о нем наговорили апостолы в Библии.

— В Евангелии.

— И Евангелие и Библия — ерунда на постном масле. Фитюлька за три алтына для дураков и простофиль.

— Какой же ты страшный, Гавря! Нет, нет. Ты веришь, веришь!

— В самого себя, голубушка. В мускулы, в башку, если она работает не на холостых перегонах, а для дела. Верю в металл, в хлеб, в скотину и животину, в жито и в просо, верю в солнце и в благодатный дождь, и не хочу знать фантасмагорий политиков из «Свободной Сибири!» С меня довольно. Жить надо проще, и работать, работать. Надо поднять Россию. Нищету нигде не покажешь, если даже обернешь ее в хламиду Христа.