Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

— Па-асторонись!

А вот и арестант со связанными руками — концы бечевки болтаются. Вот она, преисподняя сатаны!..

Каргаполов встретил хорунжего Лебедя по-братски, обнял за плечи, похлопал пухлыми ладонями по лопаткам, усадил в мягкое кресло и тогда уж вернулся за свой массивный письменный стол с двумя телефонами, где он только что закусывал бутербродом из серого хлеба с чухонским маслом, запивая жиденьким чаем вприкуску с сахаром. Пожаловался, что у него нет времени даже пообедать.

— Трудное, ох, какое трудное время, хорунжий! — тоненько верещал Каргаполов. — Как служба? Настроение казаков?

— Служба как служба. Настроение доброе, не жалуются.

— Славно, славно! Ах, как это хорошо! И Сибирь может вписать свою страницу в историю уничтожения большевизма! Ах, как это славно, — умильно вибрировал бабьим голосом Каргаполов, и блинообразное лицо его с маленькими свиными глазками расплывалось в улыбке. — А я, видите ли, побеспокоил вас вот по какому вопросу. Подхорунжего Коростылева знаете? Угу. Не скажете ли, при каких обстоятельствах чешские офицеры избили его в вагоне? Ах, вот что! Приняли за большевика? А вам не кажется, хорунжий, что избиение было злоумышленным? Чешские офицеры, надо сказать, наглеют! Воображают себя верховной властью, как будто без них ничего бы не произошло в Сибири. Как вы думаете?

— Того не могу сказать.

— Чего не можете сказать?

— Про чехов и словаков.

— Не понимаю. Уточните, любезный.

— Чтоб они за большевиков были.

— Помилуй бог! Разве я сказал, что они за большевиков? Еще чего не хватало! Но нельзя, господин хорунжий, раболепствовать перед ними. А вы, похоже, служите только подпоручику Борецкому. Всего-навсего подпоручику! Как же вы так, а?

— Как прикомандирован к первой маршевой роте, потому и служу, следственно.

— Разумеется, разумеется, — кивнул лысой головой Каргаполов, и чубчик его пепельных волос, скудный остаток былой шевелюры, прилаженный на лысину, свалился на лоб; хозяин тут же водворил его на место, притиснув ладонью, а потом взялся за бутерброд, старательно дожевал, собрал с листа бумаги рассыпанные крошки, и в рот себе. На мятом лацкане поношенного пиджака — пятна, узел черного галстука съехал набок, да и воротничок сорочки не блистал белизною. — Но, как вы помните: кесарево — кесарю, а божье — богу. И если для вас подпоручик Борецкий в некотором роде кесарь, то ведь и господь бог существует.

— Само собой.

— Вот именно! — Каргаполов вышел из-за стола — коротконогий, пузатенький, в черных тусклых сапогах, прошелся животом вперед по обширному кабинету с окнами под потолок, потянулся, поглядел на улицу. — Само собой!.. Ну, а если это именно так, служить должны богу, как никак, не кесарю. А вашим богом, думаю, являются не чехи, а мы, русские! Сибирское правительство. Не так ли?

— Так, — кивнул хорунжий.

— Вот видите! Ну, а поскольку вы находитесь в тесном контакте с чешскими и словацкими офицерами, и они вам доверяют, информируйте нас обо всем, что происходит в их эшелоне, и особенно среди офицеров, где вы званый гость. Хи-хи-хи! Дружба дружбой, а служба службою. Верно?

Ноя подмыло: «Экая сволота. Своим аршином, да по моей хребтине!»

— Ну, как? Вы согласны, я думаю? — гнул свое Каргаполов, расплываясь в улыбке.

— Не по плечу.

— Как, то есть, не по плечу?

— В разведке не служил,

— Какая разница?

— Большущая, господин подполковник. Душу надо иметь в другом сложении.

— Но мы же не можем, поймите, быть в полнейшем неведении относительно чехов?

— Само собой — не можете.

— Ну вот видите! — Каргаполов снова двинулся по кабинету. — Нам стало известно, что одиннадцатого июля в девятом часу вечера поручик чешской разведки, комендант Красноярска Брахачек с тремя стрелками пригнал из Ачинска одиннадцать большевиков и среди них пять женщин. Где они их держат? Кто ведет допросы? Какая система дознаний? Для нас это очень важно.

— Того сказать не могу.

— Ваши же казаки оцепили перрон, когда чехи снимали с поезда арестованных!

— На перроне дежурил урядник Синцов. Говорил про арестованных, а куда их дели — того не знаю.

Каргаполов и так и эдак подкатывался к тугому хорунжему, но ничего не выудил, как из колодца, в котором отродясь не водилась рыбка. Рассердился.

— Так вы что же, воображаете, что Гайда защитит вас за дела в Гатчине?

Это уже иной коленкор!

— Про службу в Гатчине утайки не было, — поднялся хорунжий во весь рост: удары надо принимать стоя, как воину. — Про то известно полковнику Ляпунову и вам.

Блин Каргаполова снова расплылся:

— Бог мой! Чего с кем не бывало, хорунжий! Главное — служба сегодня. А вы отказываетесь. Как это понимать?

— Служить — служу, а к шпионству не сподобился.

— Ах, вот как! — поморщился Каргаполов, крайне недовольный щепетильным бородачом.

Предупредил, чтоб о состоявшемся разговоре никому ни слова, тем более чехам. Пожелал хорунжему доброго здоровья и проводил вон из кабинета.

У особняка Ной встретил Сазонова.

— Разве ты теперь здесь служишь, Михаиле Власыч?

Сазонов повел глазами — рядом никого, вздохнул:

— Тут, господи прости. От сотни Кудрина.

— Не знаешь, какого арестованного два казака с офицерами увели в тюрьму?

Сазонов дрогнул, засуетился, глаза в сторону, и, направляясь в особняк, бормотнул:

— Не знаю! Не знаю! — И — хлоп дверью.

«Паскуда подтощалая!» — плюнул Ной.

Улица дымилась пылью — проехал извозчик. Духота, жарища, собаки и те задыхаются, вывалив языки, а Ноюшке холодновато: нутро стынет. Вернется ли башковитый капитан Ухоздвигов? С ним было бы надежнее и безопаснее.

Утром, во вторник, Ной ускакал в слободу Кронштадт подыскать тайную квартиру для брата Ивана. У кладбища встретился с каким-то мужиком. Так и так, не скажете ли, у кого можно снять комнату, и чтоб коня было где поставить, и люди были надежные?.

Мужичок в ситцевой рубахе прицелился:

— В каком понятии «надежные»? По воровству, али по языку?

— От воровства сам оборонюсь!

— Справедливо сказано, господин офицер. Вора за руку схватить можно, а вот за язык попробуй!.. Для вас квартиру, или еще для кого?

Ной присмотрелся к мужику с высоты седла:

— Про то разговор будет с тем, у кого сыму квартиру.

— Задаток вперед будет?

— Само собой.

— За надежность по языку, господин офицер, платить придется дороже, — прищурился мужичок в полинялом картузе. — Ежли скажу: пятьдесят целковых за горницу и десятку за конюшню? В доме — хозяин и хозяйка. Глухая ограда, ворота замыкаются на замок. Кобель в ограде.

— Покажите дом.

— А вот тут, сразу за кладбищем, в Кронштадте. Самое тишайшее место.

— Стал быть, вы хозяин?

— Угадали.