Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

Артем подживил самовар — надо угостить хотя бы чаем уезженного за сутки Ноя Васильевича.

— Идти мне надо, товарищи, — отказался от угощения Ной. — После всего — отоспаться бы.

— Про какого же резидента ВЧК выпытывал на допросах Каргаполов? — спросила Селестина. Ной быстро и коротко глянул на Машевского, ответил:

— Имя его не называлось, Селестина Ивановна. Должно, имеется, если Каргаполов столько старался разоблачить его. Дай бог, чтобы не повязали. Я вот письмо получил от сестренки, какая заваруха происходит по станицам — сердце леденеет! Казни и порки плетями до умопомрачнения! Эко, чуток не забыл! Пропуска я для вас украл в сорок девятом эшелоне. — И достал из кармана кителя стопку пропусков, один из которых был заполнен на купца Андрея Митрофановича Циркина. На всех бланках была отпечатана замысловатая подпись командира сорок девятого эшелона подпоручика Богумила Борецкого.

Артем Таволожин ухватился:

— Это нам, как глаз, сгодится! Ну, спасибо вам, Ной Васильевич. Большую помощь вы нам оказываете.

Машевский, все время молчавший, пристально вглядываясь в Ноя, не похвалил.

— А что, если бы эти пропуска изъяли у вас при обыске?

Ной рассказал, как он их перепрятал, покинув салон-вагон Богумила Борецкого.

— И все-таки это большой риск, тем более, что за вами шла слежка Каргаполова. Да и Вельзевула вашего могли найти у Ковригиных и обыскать сумы!

Артем не согласился с чересчур осторожным Машевским:

— Самый большой риск для Ноя Васильевича, Казимир Францевич, был ночью, когда он выхватил из колонны Селестину Ивановну. Считаю, есть такое стечение обстоятельств, когда надо идти на крайний риск.

— Ну, я пошел, — сказал Ной.

— Конечно, конечно! — поддержал Машевский. — Я провожу вас.

Когда вышли в темень ограды, Машевский позвал Ноя под навес, и они сели в тот же экипаж, в котором беседовали месяц назад.

— Это верно, что новоявленный подполковник Хвостов изорвал протоколы допросов, все документы по «резиденту» и подозреваемым в связи с ним? — спросил Ноя.

— Да ведь на самого князя паутину сплел брюхатый недоносок, оттого и отвел душу князь. В клочья порвал все протоколы и письмо генерала Новокрещинова.

— Понимаю! Случай произошел благоприятный. А как вы думаете, кого подразумевал Каргаполов под именем «резидента ВЧК»?

— Кириллу Иннокентьевича Ухоздвигова, — и Ной подробно рассказал о том, что произошло в кабинете Каргаполова.

Машевский слушал, переспрашивал о деталях и долго думал, выкуривая одну папиросу за другой.

Прощаясь с Ноем в глухой и темной улице, Машевский еще раз попросил ни в коем случае не рисковать. А Селестина Ивановна жить будет покуда у надежного во всех отношениях бывшего политического ссыльного по 1905 году Абдуллы Сафуддиновича Бахтимирова. О встречах с ним, Машевским, нигде никаких разговоров. Встречаться Ной будет только с Артемом и Абдуллой Сафуддиновичем.

— Благодарствую за все советы, Казимир Францевич, — ответил Ной. — Одно сумление: помощь-то моя для вас малая при моей должности командира эскадрона.

Машевский похлопал Ноя по плечу:

— Дай бог, чтобы все нам оказывали такую помощь! И я надеюсь, что это время придет.

— Да, чуть не забыл, — встрепенулся Ной. — Каргаполов-то лютовал до пены на губах, что в городе действует подпольный комитет с типографией и выпускает листовки. На князя Хвостова кричал во все горло, что князь не видит за юбками, что происходит в городе. Листовку какую-то сунул прямо под нос прокурору Лаппо.

— Отлично! Это же отлично! — обрадовался Машевский. — Значит, дошла листовка. Ах, молодцы ребята.

— Дозвольте спросить… Об одном сокрушаюсь: чего так долго вести нет от Анны Дмитриевны?

— Это еще одна тайна, — отозвался Машевский. — Так что, Ной Васильевич, осторожность и еще раз осторожность.

Распрощались.

Еще издали от сада Юдина Ной увидел прячущуюся у ворот Ковригина какую-то темную фигуру. Дрогнул: не агент ли? Можно было свернуть в юдинский сад и скрыться. Темная фигура отделилась от ворот и пошла навстречу. По платку — женщина. Да Лиза же это, господи прости! До чего беспокойная душенька!

Сунув приготовленный кольт в кобуру, пошел быстрее. Лиза подошла грудь в грудь, глядя в лицо Ноя.

— Эко испугала меня, язва! — ругнулся Ной. — Подумалось, возле дома кто из контрразведки дежурит. Спала бы.

— Разве могу уснуть после таких переживаньев?

После угарного длинного дня Ною захотелось помыться: за жаркий день просолел и вчера, в субботу, не был в бане, хотя Лиза топила. Попросил полотенце, достал кусок пахучего мыла — добыток из богатых припасов чешского эшелона — и ушел сполоснуться от грязи, прихватив зажженный фонарь. Лиза тем временем подогрела ужин, достала малиновую наливку.

— Может, выпьете, Ной Васильевич, после бани?

— Выпью, Лиза. За упокой души брата моего Ивана, меньшего, последнего! Убили его каратели.

— Ой, Ванечка! Милый Ванечка! — запричитала Лиза, закрыв ладонями лицо. — А добрый-то какой был! Такой-то душевный парнишечка. Я иво так-то обихаживала, чтоб не чувствовал он себя сиротою, как я возросла.

Голос причитающей Лизаветы будто ножом полоснул по сердцу Ноя. Ухватившись за голову руками, он вылетел из-за стола, остервенело пнув табуретку.

— Окаянный я, окаянный! Ирод рода человеческого! Ивана я сгубил по наущению дьявола! Потому, как знал — застрянут они во льдах, не прорвутся к Ледовитому океану! Знал, знал и отпустил на погибель — пущай плывет, чтоб смерть принять, а я спасу свою шкуру и голову рыжую, окаянную! Несть бога в душе моей, Лизавета! Несть! Дьявол я!

Лизавета испуганно вскрикнула:

— Ой, што вы так на себя-то, миленький Ной Васильеич!

— Не смей жалковать и называть дьявола миленьким! Убивец я! Убивец! Кровь двух братьев на моей совести. А сколько других братов полегло в том бою, в котором Василий сгиб, по моей милости?! И вот Иван еще… Не по моему ли примеру он из семьи убег! Переживал-то как, матушка сказывала, когда я с плотогонами в Урянхае пластался! Зачем, зачем я его бросил? Зачем тут остался?

— За напраслину убиваетесь…

— Молчи, Лизавета! Ничего ты не знаешь. Кровь дьявола кипит во мне. Отмщения просит. Не успокоюсь, покуда жив! Иль душа на части разорвется!

Елизавета отступила: такого Ноя Васильевича она не знала. Переживает-то как! Ужли и вправду много людей сгубил где-то на войне и брата еще?

— Выйди вон, Лизавета. Не гляди на меня! — рыкнул Ной, опускаясь на табуретку и сотрясаясь от рыданий.

Лизавета до того перепугалась, что, не смея больше рта раскрыть, молча юркнула в свою горенку, притихла там.

А Ной сидел, покачиваясь из стороны в сторону, и трудно дышал.

Отчего так в жизни происходит, что люди убивают друг друга? Или им так на роду написано? Где они, тот царь и отечество, за которых он в бою сгубил брата Василия и столько людей положил на землю мертвыми телами?! Нету царя. И отечество раскололось на две половины. У белых или красных отечество? В той путаной Самаре у Комучей или здесь, у сибирских правителей? Зачем ему, Ною, теперь кресты и медали, коль братьев не возвернуть никакими молитвами?! Один у него крест теперь — отмщение! Иван, который только жизнь почал, должно, твердо знал, где отечество. А он, пес вихлючий, шкуру свою спасти хотел. Да не вышло то! И не выйдет!..