Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

Братья Перевалевы, Антон Мызников, Никита Ощепков и Зырян с ними — отдыхают в предбаннике. Тринадцать! Хоть так крути, хоть эдак. Ох, хо, хо!..

А вот и Егорша Вавилов с ведром воды и двумя ковригами ржаного хлеба. Прикрыл дверь и к Ною вполголоса: так и так, у Меланьи есаул Потылицын с каким-то казаком допрашивали Евдокию Юскову и в амбар будто замкнули. Меланья насмерть перепугана — казаки вот-вот должны подойти за арестованной.

— Корнеев и Гончаров! — позвал Ной. — Выведите всех из предбанника к хлеву, в засаде будете. Зыряна с Переваловым пошлите спрятаться возле дома, чтоб в случае чего схватить казаков без шума. Живо!

Гончаров и Корнеев ушли.

Головня сел рядом с Ноем. Поднялись женщины, сообщение Егорши встревожило всех.

— Дуню Юскову? — проговорил Ной, подумав. — Лучшего языка не сыскать. С чего бы ее есаул допрашивал? А ну, сходим за нею. Чтой-то не верится, штоб сидела она в амбаре.

В ограде тихо. Ной глянул на Егоршу: разве у хозяйки нету собаки?

— В самом деле, чтой-то не слыхал, — ответил Егорша вполголоса. — Как же без собаки! Помню, кобель у них был черный. Разве Филимон взял?

Два амбара — в котором? Ной постучал кулаком в дверь одного — ни звука, замок навешан с овечью голову. Пошли к другому — и тут такой же замок. На стук послышалось из амбара невнятное мычание. Егорша не удержался:

— Здесь!

— Тих-ха! — шепнул Ной и, взяв замок в обе руки, поднатужился, вырвал со скобою из двери, отслонил всех за косяк, с наганом в правой руке распахнул дверь, заскочил в амбар, споткнулся обо что-то мягкое в темноте, сказал: — Дверь закройте! Головня, серянку, живо.

На полу кто-то ворочался и трудно мычал. Свет спички спугнул тьму. Дуня! Глаза большущие, круглые. Кляп во рту. По ногам и рукам скручена веревками, да еще к столбику возле сусека подтянута спиною. Ной видел только ее взгляд, полный ужаса, она ничего не понимала, кто пришел за нею? На миг увидела в руке бородатого казака сверкнувший нож. Вся скрючилась, зажмурившись: сейчас ей смертушка!.. И тут потухла спичка и вскоре снова плеснуло светом: бородатый резал ножом веревки, развязал полотенце и вынул кляп. Она не понимала: кто он и что он? Еще двое! Куда ее несут? И все молча, молча!..

Ной занес Дуню в баню. Она тяжело постанывала, но говорить не могла — скулы отерпли от кляпа.

Ной усадил Дуню возле полка.

Дуня смотрела, смотрела расширенными глазами на рыжебородого, не веря собственным глазам. Это же Конь Рыжий. Конь Рыжий! В той же бекеше и белой папахе! Боженька! Конь Рыжий!

Ной поднес воды в ковшике:

— Выпей, Дуня, да скажи, што тут произошло? Чем не потрафила есаулу? Ты же с поручиком Ухоздвиговым, кажись, или нету его в отряде? Много тут у есаула казаков и унтер-офицеров?

Диковатый взгляд Дуниных глаз был страшным. Она всех боялась, не понимая, откуда взялись эти люди? Конь Рыжий, Головня, Ольга и… Селестина Грива!

Вскинув глаза на Ноя, Дуня взмолилась:

— Ной Васильевич! Не виновата я. Ни в чем не виновата! — И по вспухшим щекам покатились слезы. — Все есаул проклятый!.. Зверь, зверь! Убейте его!

Ной ничего не понял.

— За што тебя пытали? — спросил.

— За золото! Боженька! Они хотели подослать меня с вашим отцом к вам в отряд. Я не пошла. Не пошла!

— Разе здесь отец? — дрогнул Ной. — Видела его?

— Отец ваш у Мамалыгина. Здесь, должно. — Вспомнив, Дуня сказала: — Есаул послал Коростылева с отрядом в Курагино… дружину поднять… Из Ачинского уезда идет Щетинкин… Минусинскую дружину погонят туда. На Енисей белые стягивают крупные силы, чтобы разбить Щетинкина. Слышала — он бывший штабс-капитан, при Советах служил в Ачинске, в уголовном розыске. А теперь у него целая Красная Армия! А больше ничего не знаю. К Перевалову идут, а Перевалова отряд разбили, в газете писали…

— Стал быть, отец с Мамалыгиным?

— Я не пошла с ними, не пошла!

— А кто его посылал ко мне? Есаул? Али он сам умыслил?

— Нет, нет! Приказано Тарелкиным взять вас живым. Обязательно живым! В газете про вас печатали. А ваш отец… очень уж он свирепый! В Уджее при мне драл плетью женщин, которые помогали красным. Выспрашивал меня про Гатчину, и… и про комиссаршу. Доктор тоже напечатал статью в газете… Отрекся от дочери и так-то поносил ее всячески за УЧК и комиссарство. Как мой папаша!.. Боженька!.. Они все с ума сошли! Я даже не знала, что комиссарша с вами, Ной Васильевич. Ничего такого не знала! Еще Санька, ваш ординарец, теперь ординарцем у подхорунжего Мамалыгина. Убейте, убейте есаула, Ной Васильевич! Христом богом прошу — убейте, убейте!.. Боженька!.. В карманах у меня была бомба и кольт! — вспомнила Дуня. — Враз выбили из памяти!..

У Мамонта Петровича нечаянно вырвалось:

— Эх, кабы нам парочку бомб, едрит-твою в кандибобер!

— Бомб?! — переспросила Дуня. — Есть, есть бомбы! Три ящика бомб и гранат! Цинки с пулеметными лентами, «льюисы» и два «максима». Зарыты в подполье дома Ухоздвигова.

— Што-о-о? — вытаращил глаза Ной, выпрямился, стукнувшись головою о потолок. — Где этот дом?

Мамонт подхватил:

— Ты это всурьез, Евдокия Елизаровна?!

— Боженька! Что же мне врать? Еще когда пришли казаки из Красноярска и. в Белой Елани начали расходиться по станицам… Старший Ухоздвигов, Иннокентий Иннокентьевич, спрятал тогда в своем доме много оружия и пагронов… так и лежит. Гавриил Иннокентьевич не тронул: если старший брат припрятал, пусть, говорит, останется.

Все разом возбужденно заговорили, перебивая друг друга. Оружие! Если бы у них было оружие — разве бы они отсиживались месяц на Клоповой заимке?

Но ведь это же Дуня — Евдокия Елизаровна Юскова! Можно ли ей верить? Не заведет ли в ловушку?

Селестина обулась в разбухшие пимы, прихрамывая подошла к Дуне и молча, испытующе уставилась в лицо бывшей батальонщицы.

— Правду говорю! Есть тайник… Селестина Ивановна, — с запинкою проговорила Дуня. — С чего врать-то мне? Боженька! Если есаул останется в живых — не жить ни мне, ни Гавре… И бомба, которая была у меня в кармане, из того тайника.

— Я тебе верю, Дуня, — успокоила Селестина и, оглянувшись на мужчин, задержала взгляд на Ное: — Она не врет.

— Далеко дом Ухоздвиговых? — спросил Ной Мамонта Головню.

Тот ответил:

— В центре, наискосок от дома Юскова. Низом поймы пройти можно без особого труда. Но и здесь кто-то должен остаться, Ной Васильевич. Если мы все уйдем, а вдруг придут за Евдокией Елизаровной?

— Придут! Обязательно придут! — отозвалась Дуня. — Я же так и не сказала, где спрятаны слитки.

— Какие слитки? — обернулся Ной.

— Два слитка золота, — бормотнула Дуня. — Мамонт Петрович помнит, как взяли тогда слитки у моего отца. Вот, они самые! Мать уговорила есаула, чтоб он выбил из меня это проклятое золото.