Владимир Муравьев - Слава столетия [исторические повести]

Московские масоны не знали за собой никакой вины, они были уверены, что стали жертвой оговора.

И вот Лопухин придумал ловкий ход: написать письмо, в котором рассказать о настоящих делах и мыслях масонов, и поскольку письмо наверняка попадет к императрице, то тем самым разъяснится недоразумение.

Лопухин написал такое письмо, оно было адресовано Кутузову в Берлин, поскольку заграничные письма обязательно перлюстрировались.

С этого письма Лопухин снял две копии, одну оставил дома — на всякий случай, другую давал читать знакомым.

Письмо действительно написано было хорошо, имело вид частного и в то же время естественно касалось самых важных пунктов обвинения: безверия и приверженности к революционным теориям.

…«Здравствуй, друг любезнейший! Я довольно здоров, слава богу. Здесь настала зима, и Москва–река замерзла. Итак, теперь точно то время, в которое, ты знаешь, что друг твой гораздо охотнее и больше обыкновенного шагает по улицам. Ведь и это господа примечатели, не имеющие приметливости, кладут мне насчет мартинизма [9] Мартинизм — одно из течении масонства, по которому в России XVIII века всех масонов вообще иногда называли мартинистами. . Однако ж рассуждения их, право, не стоят того, чтобы я для них лишил себя лучшего средства к сохранению моего здоровья.

Очень обеспокоен тем, что давно не имею писем от Колокольникова и Невзорова. Они в Лейдене, окончив курс учения, получили докторство и намерены были для практики ехать в Париж, как делают обыкновенно все учащиеся медицине. Требовали на то моего совета и денег на путешествие. Я к ним писал, чтоб они в Париж не ездили, потому что я, в рассуждении царствующей там ныне мятежности, почитаю за полезное избегать там житья, а ехать, куда посоветуют профессора лейденские, но кроме Франции. Послал им денег уже тому более двух месяцев, но по сие время ответу не имею. Не знаю, что с ними приключилось.

Подумай, братец, нашлись такие злоязычники, которые утверждали, будто они во Францию посланы, от нас воспитываться в духе анархическом. Можно ли говорить такие нелепости? Да и можно ли разумному человеку усмотреть в посылке бедных студентов иное намерение, кроме того, какое есть в самом деле, то есть помочь им приобресть ремесло честное и отечеству полезное.

Я не знаю, почему оные господа вздумали, что мы охотники до безначалия, которого мы, напротив, думаю, больше знаем вред, нежели они и по тем причинам отвращение к нему имеем. Они воспевают власть тогда, когда, пользуясь частичкой ее, услаждаются и величаются над другими. А как скоро хотя немного им не по шерстке, то уши прожужжат жалобами на несправедливости и прочее. Кричат: «Верность! Любовь к общему благу!» Полноте! Хуторишки свои, чины да жалованье только на уме. А кабы спросить этих молодцов хорошенько, что такое верность, любовь, благо, — так они бы стали пни пнями.

Я слыву мартинистом, хотя, по совести, не знаю, не ведаю, что такое мартинистство. От природы я не стяжатель и охотно соглашусь не иметь ни одного крепостного, но притом молю и желаю, чтоб никогда в отечество наше не проник тот дух ложного свободолюбия, который в Европе сокрушает многие страны и который, по моему мнению, везде одинаково губителен.

Еще о нас говорят, что нас обманывает и грабит Новиков. Болтают только для того, чтоб что–нибудь сболтнуть, и не хотят взять труда узнать, как оно обстоит на самом деле. А кабы лучше узнали, то прежде всего увидали бы, что никто из нас, кого они называют обманутыми, не почитает Новикова за некоего оракула, следовательно, он и обманывать нас не может. Мы, говорят они, разоряемся на наши типографические заведения. Удивляюсь, почему они жалеют нас, а не заботятся о тех, которые разоряются тем, что проигрывают, желая обыграть, пропивают, проедают и издерживаются на разные проказы? Да еще, вдобавок, это говорят такие люди, которые сами в долгах, сами разорились. И на чем разорились! Я бы не хотел поменяться с ними.

Третье, в чем упрекают нас, это говорят, что упражнение в масонстве отводит от службы и мешает ей. На сие могу сказать, что хотя теперь я не бываю в ложах, которых ныне у нас и нету, но навсегда привязан к истинному масонству, которое не может мне ни в чем добром помешать, будучи наукою добра. Ибо что есть истинное масонство? Христианская нравственность и деятельность, руководимая ею. Может ли это помешать чему–нибудь, кроме как злому?

Как не мешает масонство в службе всякого рода, можно видеть пример и здесь на тех, которых почитают мартинистами и которые служили или служат ни в чем не хуже других и никакой бесчестностью по службе не опорочены.

Я сам долго здесь был, как тебе известно, в уголовной палате и во все время, несмотря на то что последний главнокомандующий граф Яков Александрович был против меня, ничем не опорочен и вышел в отставку с награждением. А генерал–прокурор князь Александр Алексеевич Вяземский в бытность его в Москве после того в присутствии, по крайней мере, пятидесяти человек изъявлял мне от Сената благодарность за отлично–добрую службу и сожаление о том, что я взял отставку. И взял я ее не для масонства, а для того, чтобы не убить своего престарелого, девятый десяток лет живущего отца распространившимися на меня поклепами, что–де службу несу неисправно.

Я тогда же объяснился наедине с графом Брюсом, который, хотя был очень против меня настроен, надо сказать имеет много благородства в чувствах. Я сказал ему то же самое: что масонство не мешает, а пособляет доброму отправлению должности, верности в подданстве и любви к отечеству и что видит бог преданность и точно сыновнюю любовь мою к государыне, и я уверен, что она, при ее мудрости и доброте, узнав, к какому именно масонству я привязан, не поставит мне сего в преступление.

А каково основательно представляют здесь мартинистов, это я на себе испытал. В прошлом году случилось мне в одной веселой беседе много пить и несколько подпить, и тогда один из собутыльников, человек знатный и известный, сказал с такой радостью, будто город взял: «Какой ты мартинист, ты — наш!» Вот какое понятие имеют хулители наши о мартинизме!

Вот тебе, мой друг, полная реляция и не только реляция, но и диссертация. Может быть, она на несколько минут тебя повеселит и полечит твою ипохондрию. Сообщаю тебе все это, чтобы не подумал ты, будто здесь беспокоят твоих друзей и от этой мысли не усилилась бы твоя ипохондрия. Нету, право, ничего дурного, и мы живем очень спокойно, благодаря мудрому правлению ее величества государыни Екатерины II. А я пересказываю тебе только рассказы, которые рассказывают здесь люди на досуге.

Я нынче много походил, мне легко, так я и расписался. Но уже пора кончать: уже по всем церквам заутрени. Знаю, что ты меня побранишь за позднее сидение. Правда, мне оно много повредило здоровью. Нынче перестаю, и очень редко это случается.