Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Открытый бой все же грянул назавтра и продолжался до конца съезда.

Начался он на дальних подступах, с артиллерийской подготовки, каковой явился доклад Самохвалова по текущему моменту. Тяжелые снаряды левоэсеровской критики долго молотили по беспомощным и уже разбитым позициям петрозаводских меньшевиков, а потом вдруг обрушились на узловые пункты политики ВЦИКа и Совета Народных Комиссаров.

Сделано это было чисто спекулятивным приемом. Указывая пальцем в сторону меньшевиков, Самохвалов патетически восклицал:

— Их не было с нами, когда мы поднимали трудовые массы города и деревни на совершение Октябрьского переворота! Их не было с нами, когда мы противостояли открытому контрреволюционному гнезду Учредительного собрания! Вот почему они не имеют сейчас никакого права на критику Брестского мира! Критиковать Брестский мир имеем право мы, и мы критикуем его! Мы будем критиковать его, так как он продает немецким банкирам завоевания нашей русской революции, за которые наша партия заплатила кровью своих лучших сынов!

Дальше покатилось–поехало. Под флагом товарищеской критики Самохвалов всю вину за тяжелое положение в стране взвалил на большевиков, на их нежелание прислушаться «к чаяниям и интересам крестьянства, волю которых может выражать лишь партия левых социалистов–революционеров, выросшая и окрепшая в борьбе за эти самые интересы и чаяния». Естественно, он начисто отверг продовольственную политику ВЦИКа и Совета Народных Комиссаров, потребовал немедленной отмены декретов о комбедах и продотрядах, в качестве якоря спасения от голода провозгласил свободный товарообмен между городом и деревней.

Масла в огонь подлили интернационалисты.

Собрав в перерыве пятнадцать подписей крестьян, Куджиев в записке председателю съезда потребовал, чтоб ему было предоставлено полчаса для содоклада от имени якобы только что созданной фракции беспартийных. Уловка была тут же разоблачена. Куджиев получил обычные десять минут для выступления в прениях. Он взошел на трибуну и заявил, что и большевики и левые эсеры обманывают съезд, пытаются ввести его в заблуждение.

Зал настороженно затих.

Куджиев поправил пенсне, демонстративно достал из кармана часы, заметил время и начал прямо с вопроса:

— Что же объединяет теперь большевиков и левых эсеров? Они разошлись в разные стороны по Брестскому миру. Они разошлись в вопросе о продотрядах. Они разошлись в вопросе о комбедах. Так что же объединяет их, спрашиваю я вас? Ничто. Нет у них общей платформы. И та и другая партия ведут обманную, авантюристскую политику, совершая преступление перед демократией и свободой.

По залу прокатился гул недовольства. С трудом установив порядок, Балашов обратился к оратору:

— Продолжайте. Только воздерживайтесь от оскорбления партий, коль вы ратуете за демократию.

Куджиев говорил ровно десять минут. Спасение революции и страны он видел в немедленном созыве нового общероссийского Учредительного собрания, в объединении всех под лозунгом демократии и свободы и на доказательстве этого тезиса сосредоточил все свои усилия.

Под дружный неистовый топот и крики «Долой!» Куджиев сошел с трибуны и невозмутимо направился в конец зала, где сидел довольный Шишкин.

— Господин Шишкин, — громко обратился Балашов к бывшему депутату Учредительного собрания. — В президиум поступила записка, где просят вас предъявить пригласительный билет, на основании которого вы присутствуете на съезде.

— Билет у меня есть.

— Предъявите его президиуму.

— Я это сделаю в перерыве. А сейчас прошу разрешить мне быть хотя бы немым свидетелем ваших преступных деяний.

— Вон! Долой! У него нет билета! — понеслись по залу возмущенные голоса.

— Неужели я так опасен вам даже молчаливый! — выкрикнул Шишкин.

Слово к порядку ведения съезда взял член президиума Парфенов.

— Вы не опасны нам ни молчаливый, ни говорящий! Вы такой же политический мертвец, как и явление вас породившее. Вы напрасно переоцениваете значение своей личности, вы просто мешаете работе съезда. Чтобы вы поняли, насколько вы не опасны для нас, вношу предложение — пусть сидит со своим дружком Куджиевым, пусть они смотрят и видят, как представители трудового народа решают без них судьбы революции. Может быть, это пойдет на пользу!

Неожиданное предложение понравилось делегатам, и они с веселым смехом проголосовали за него: «Пусть учится! Пусть! Просим!» В те дни ни сам Парфенов, ни другие участники съезда и не предполагали, что это решение окажется пророческим хотя бы в отношении Куджиева. Вскоре Василий Михайлович Куджиев бесповоротно перейдет на большевистские позиции и станет одним из организаторов Карельской Трудовой Коммуны [1] В. М. Куджиев с октября 1918 года работал в Наркомате путей сообщения в Москве. В мае 1919 г. был принят в члены РКП (б). Вся его дальнейшая жизнь — путь честного служения делу революции, партии и Советской власти. Декретом ВЦИКа от 8 июня 1920 г. В. М. Куджиев был назначен членом ревкома по созданию Карельской Трудовой Коммуны. В последующие годы находился на руководящей работе в Петрозаводске, Архангельске, Ленинграде, с 1956 г. — персональный пенсионер. (Примечание автора.) .

Поздно вечером слово для доклада по текущему моменту от фракции большевиков было предоставлено Петру Анохину. Текст доклада был им написан заранее и перепечатан на машинке. Его обсуждали и утвердили на совместном заседании окружкома партии и большевистской фракции Губсовета.

Однако, взойдя на трибуну, Петр Федорович глянул в зал и, встретив напряженные выжидающие взгляды сотен людей, он вдруг понял, что говорить только по написанному сейчас просто недопустимо.

— Товарищи! — тихо, как бы пробуя голос, произнес Анохин и выждал, пока смолкнут в рядах последние шепотки. — Я выступаю сейчас не с отчетом о деятельности губисполкома. Это будет позднее. Это сделают наши губернские комиссары. Я буду говорить как член партии коммунистов–большевиков, как докладчик от большевистской фракции съезда и представитель Петрозаводского окружного комитета нашей партии. Это не значит, что я стану высказывать вам чьи–то чужие мысли, которые меня лишь обязали высказать. Нет, я буду говорить о том, что думаю, что исповедую и разделяю я сам. Тем самым я нисколько не нарушу волю своей фракции, так как у нас существует полное единодушие по всем вопросам.

Зал внимательно слушал, и это придало Анохину — нет, не спокойствие, он уже привык преодолевать волнение на трибуне, — а то ощущение уверенности в себе и свободы, когда знаешь, что тебя слушают и ты можешь говорить легко и без напряжения.