Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

Капитаны, по-прежнему храня молчание, протиснулись к двери мимо Фёдора Ивановича и вышли. Николай Петрович шумно, почти со стоном выдохнул и, расстёгивая на груди мундир, тяжело плюхнулся на постель.

— Покорнейше благодарю за поддержку, ваше сиятельство, — надтреснутым усталым голосом сказал он. — Быть одному в такой ситуации крайне затруднительно и небезопасно.

— Это же… ч-чёрт его знает, что такое! — произнёс в ответ Фёдор Иванович, у которого после всего услышанного не нашлось других слов.

И ещё одним событием запомнился переход экватора — самым сильным из десятка штормов, через которые уже успела пройти экспедиция. Когда бы не мастерство капитанов и не сплочённость команд, наработанная за месяцы плавания, путешествие русских кораблей вполне могло закончиться посреди Атлантики.

— Господи-господи, — приговаривал Резанов и часто крестился, — хоть бы земля какая рядом, а то ведь океан во все стороны, и дна не достать…

Фёдор Иванович, будучи в морских делах более сведущим, ободрял посланника:

— Не извольте переживать, ваше превосходительство! В шторм на глубокой воде куда спокойнее. Вода — она вода и есть, корабль по ней свободно туда-сюда ходит. А коли земля рядом, волнами на скалы может выбросить или на мель с размаху так посадить, что костей не соберёшь…

Граф помог обессилевшему Николаю Петровичу подготовиться к шторму, а после отправился в свою каюту по соседству. Первое дело — закрепить всё, что только возможно: когда пятисоттонный корабль бросает как щепку, любая не закреплённая вещь превращается в опасный снаряд.

Моряки поспешили зарифить паруса, уменьшив их площадь до крайности, чтобы шквалами не поломало мачты. Ветер обманчив: порой он задувает со средней силой, но внезапный порыв может наделать немалых бед…

…а «Надежду» атаковали два врага, две грозных стихии — бешеный ветер, без преград разгонявшийся над водою до пятидесяти узлов, и огромные волны в пять сажен высотой. Происходящее вокруг видно было только с юта и только когда корабль взбирался на гребень очередной волны. Однако на ветру гребни опрокидывались, рассыпались тучами брызги ослепляли моряков, мешая выбрать верный курс, тогда как на спуске с волны важно не подставить борт удару ветра, который способен перевернуть корабль, и не врезаться на скорости в следующую волну, словно в стену…

Вода кругом бурлила. Белая пена широкими плотными полосами ложилась по ветру, и корабль укладывало в опасные крены. Он всем корпусом вздрагивал при особенно тяжких ударах стихий. Вся команда, не исключая отдыхавших после вахты, боролась за живучесть судна. Сквозь щели в днище, хоть и переконопаченные в Фальмуте, в трюм набегала вода, и надо было без устали работать помпами, чтобы её откачивать. Сочились и хлюпали задраенные орудийные порты, клюзы и люки… Не зря подмечено в народе: водичка дырочку найдёт!

За бортом ревел и бесновался океан — внутри ему вторили грохотом грузы, сорванные с креплений. Тысяча корабельных деталей тёрлись друг о друга, и «Надежда» пронзительно стонала, жалуясь на непомерную нагрузку тысячью голосов — от истошного бабьего визга до басовитых вздохов какого-нибудь гигантского сказочного чудовища.

Фёдор Иванович не слушал этот хор, звучавший словно из преисподней, — он предавался размышлениям, раскорячившись в тёмном низеньком пенале своей каюты и упираясь в противоположные переборки спиной и ногами, чтобы не стукаться о доски при каждом крене.

То, что ему довелось нынче узнать, ломало привычную картину мира.

Графу шёл двадцать второй год; он был бретёром, числил за собой несколько убитых и запросто передёргивал в карты; о его умении выкручиваться из денежных затруднений и об амурных подвигах приятели говорили с завистью, и уж точно никто не мог упрекнуть Фёдора Ивановича в наивности. Жизнь успела его кое-чему научить. Поручик вполне допускал возможность прикарманить несколько тысяч при покупке кораблей, имея представление о традициях и размахе российского казнокрадства. Он не видел ничего слишком зазорного в том, чтобы воспользоваться близостью к императору для упрочения своего положения. В конце концов, побег из-под суда и обмен документами с кузеном в расчёте на связи могущественных родственников, которые всё утрясут задним числом, тоже выглядели непрезентабельно. Положение дел в экспедиции, которое внезапно открылось Фёдору Ивановичу, было ему понятно по частям, но никак не хотело складываться в целое.

Граф давно и от души симпатизировал Крузенштерну, моряку с романтическим прошлым и автору прожекта кругосветного похода. Но Крузенштерн его не замечал, относя к посольской свите — малоприятному отягощению в плавании. Резанов же, изначально симпатий не вызывавший, напротив, с первых дней похода обхаживал Фёдора Ивановича, не скупился на обещания и кое-что хорошее уже сделал — вспомнить хотя бы сохранение за графом места на судне, когда Крузенштерн вернул несколько офицеров из Дании в Россию. После того как Фёдор Иванович оказался секундантом камергера в словесной дуэли с капитаном и позже стал свидетелем их тайной договорённости, — он уже для всех однозначно превратился в клеврета Резанова, если угодно — в его личную охрану и противника остальных моряков. Вот уж чего никак нельзя было предположить…

…но даже не это в первую голову смущало Фёдора Ивановича. Он не мог понять: почему для того, чтобы прославить Россию, введя её в число держав, чей флаг побывал в обоих полушариях и обошёл кругом света, нужно было идти на преступление? Почему для успеха государева посольства в Японию и процветания Компании, акционерами которой состоят четыре сотни первейших российских сановников во главе с императором, Крузенштерну с Лисянским пришлось обманом покупать старые корабли, побывавшие в плену, тайком их ремонтировать и тратиться на взятки? Почему государство в лице чиновников своих — министра иностранных дел, морского министра и прочих, включая того же Резанова, — не сделало всё возможное, чтобы капитаны получили лучшие суда и полное содействие в подготовке экспедиции? Почему свои же российские купцы снабдили экспедицию тухлой солониной, а свой же инспектор и работники в Кронштадте через пень-колоду готовили корабли к небывалому путешествию? Почему даже то, что умножает славу и гордость России, приходится делать не благодаря, а вопреки?!

Вопросов без ответа у Толстого было много. Вынужденный союз с Резановым радости не доставлял даже в предвкушении обещанных наград и благополучия. Вдобавок деятельную натуру графа оскорбляла бессмысленность его присутствия на корабле. Пускай сейчас Фёдор Иванович носил пехотный мундир, но после стольких лет в гардемаринах — моряк он, чёрт возьми, или не моряк?! Ветер не стихал, и граф решил выбраться из сумрачного корабельного нутра на палубу…