Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

Одним погожим утром свободные от вахты офицеры вместе с учёными в зрительные трубы наблюдали с борта «Надежды» за крупными рыбами, которые плыли рядом с кораблём у самой поверхности. Зыбь на прозрачной воде не мешала изумляться тому, как переливались рыбьи бока: зелёная окраска сменяла синюю и переходила в золотисто-жёлтую, цвета соединялись в разных сочетаниях, и смотреть на эти непрерывные перемены можно было бесконечно.

По просьбе натуралиста Лангсдорфа матросы загарпунили одну рыбину и вытащили на палубу. Это была круглоголовая корифена длиной больше полутора аршин и около пуда весом, с длинным спинным плавником, похожим на веер, и хвостом в форме острого серпа. Серебристо-золотая чешуя скоро перестала переливаться и утратила недавнюю красоту. Живописец Курляндцев как раз оканчивал зарисовки рыбины, собираясь передать её Лангсдорфу для набивки чучела, когда далеко впереди показалось дрейфующее судно.

По прошествии времени, приблизившись на полсотни саженей, путешественники рассмотрели шлюп, который размерами ненамного превосходил «Надежду» и по всем признакам выдержал жестокую битву. Паруса были изодраны в клочья, такелаж оборван и перепутан; лопнувшие местами борта испещряли ссадины от вражеских ядер, фок-мачту накренил особенно удачный выстрел… Судя по калибру и числу отметин, шлюп атаковало более крупное судно, и теперь покалеченной посудине предстояло пойти ко дну в первый же шторм.

Лейтенант Ратманов пересчитал открытые орудийные порты.

— А пушечек-то у них было не больше нашего, — пасмурно хмыкнул он и прибавил матерную тираду, с петровских времён прозванную на флоте шлюпочным загибом. Смысл крепкого словца сводился к тому, что никак невозможно выстоять в бою с тяжеловооружённым фрегатом, имея на оба борта всего шестнадцать короткоствольных карронад, стреляющих ядрами по девять фунтов — размером с кулак.

Фёдор Иванович поёжился. Он вспомнил высоченного пятидесятипушечного британца, встреченного на подходе к Англии; вспомнил грозный фрегат приятеля Крузенштерна и своё отчаянное предложение дать ему бой; вспомнил уродливую громадину французского Egyptien, который прошёл мимо «Надежды» недалеко от Тенерифе…

Никто не подавал признаков жизни с увечного корабля. Русские моряки на шлюпках добрались до него и вскарабкались на борт. Их взору открылась жуткая картина. Палуба была устлана телами в чёрных корках засохшей крови — видно, нападавшими были пираты, которые забрали с собой всё мало-мальски ценное и безжалостно изрубили команду за оказанное сопротивление. Наверное, схватка произошла дня два-три назад, и на жаре обезображенные трупы быстро разлагались. По приказу Крузенштерна матросы, закрыв лица платками и порой зажимая носы от нестерпимой вони, обернули распухшие останки каждого покойника парусиной и привязали к ногам какую-нибудь тяжесть.

К вечеру, когда больше полусотни свёртков были рядами уложены на палубе, их один за другим стали спускать за борт. Фёдор Иванович глядел, как спелёнутые мертвецы, плеснув на прощанье, свечками уходили в глубину. Он щурил глаз от солнца, клонившегося к закату, и думал о зубастых крутолобых корифенах, которым теперь будет чем поживиться и отомстить за выловленную товарку…

…а на самом деле о смерти впервые думал молодой граф, не знавший страха на дуэли. Он будто со стороны увидел свою собственную погибель. Случись в недавних встречах русским шлюпам схлестнуться с англичанами или французами — стояли бы до последнего, и Фёдор Иванович живым бы врагу не дался, а значит, его растерзанное тело точно так же отправилось бы на корм рыбам.

За поздним ужином в кают-компании было невесело. Погибших помянули водкою, а дальше слово за слово сам собой затеялся разговор о том, как долго Англия будет воевать с Францией. Всех волновало: сможет ли Россия оставаться в стороне? И ежели вступит в войну, то чью сторону она возьмёт?

Соображения Резанова слушали со вниманием: ключ камергера, генеральский чин и годы, проведённые в Сенате, придавали вес его словам.

— Я не гадалка, — говорил Николай Петрович, — но по моему разумению война затянется. Судите сами. Англичане бьют французов по всей Индии. Выиграны сражения при Алихаре и Дели, захвачена Агра, повелитель Могольской империи просит об установлении британского протектората. То есть Индию французы стремительно теряют. Им принадлежала чуть не половина Северной Америки, но с полгода назад Париж продал Соединённым Штатам больше восьмисот тысяч квадратных миль…

Это верно, по весне молодое американское государство за скромные пятнадцать миллионов долларов купило территорию вдвое большую, чем его собственная: Французская Америка простиралась от Гудзонова залива на севере до Мексиканского залива на юге и от Скалистых гор на западе до реки Миссисипи на востоке. Теперь весь этот простор принадлежал Штатам.

— …А поскольку в Северной Африке дела у французов тоже не заладились, — продолжал Николай Петрович, — резонно предположить, что Наполеон уходит из Индии и Америки, чтобы сосредоточиться на Европе. Господин Горнер подтвердит, что на его родине, в Швейцарии, французы упразднили Гельветическую республику и восстановили прежнее государственное управление. Наполеон рассчитывает перекроить карту Европы и набирает силу. Ни нам, ни Англии это не выгодно. Британцы уже начали войну, ещё год-другой — и Россия тоже будет воевать с Францией. Вот вам и ответ.

Офицеры с учёными до глубокой ночи судачили, насколько хороши английские союзники и насколько сильны французы; вспоминали обманутого британцами государя Павла Петровича, говорили про Альпийские походы Суворова, мечтавшего под конец жизни сразиться с Наполеоном, — с тех пор прошло всего несколько лет, и всё случилось на памяти даже самых молодых участников экспедиции.

Крузенштерн в разговоре почти не участвовал. Как моряку Российского императорского флота ему надлежало выполнять присягу и воевать с любым противником России, будь то Англия, Франция или даже Голландия с Испанией. Но капитан слишком хорошо знал британский флот, слишком много лет ходил по морям и океанам на британских кораблях у берегов Индии, Африки и Америки, чтобы видеть в Англии врага. И тем более не доставляла ему радости возможность получить от бывших сослуживцев, хотя бы того же Бересфорда, пару ядер под ватерлинию или, хуже того, гранату в пороховой погреб.

Так или иначе, на море шла война, и надо было держать ухо востро.

Первое столкновение Резанова с Крузенштерном произошло неожиданно для обоих и тем более — для всех остальных.

Ровно через месяц после выхода из порта Санта-Крус экспедиция пересекла экватор. При одиннадцати пушечных выстрелах Крузенштерн провозгласил на шканцах тост за здравие его величества: