Алла Хемлин - Заморок

Про спички хоть не обидно. Про другое тем более обидней. Взять хоть мясо. А можно ж взять пальто с воротником.

Ага.

Взять картошку. Раньше картошка в магазине продавалась за рубль, а на базаре покупалась и за семьдесят копеек. По правде, за семьдесят было летом, зимой оно ж дороже. Потом в магазине сделалось по десять копеек, а на базаре и не по десять, уже ж по тридцать. Почему-то в магазине картошка уже не та.

Да.

Считаем.

Шестьдесят рублей делится на… Раньше ж у меня зарплата была шестьсот, а сейчас минусуй нуль. Делится на картошку в кило. На мясо тоже можно поделить. На базаре мясо полетело рядом с картошкой. Конечно, в магазине мясо не летает. Первое. В магазине — не на базаре.

И летят они, летят, и нигде не встречают преград. Так поется в картине «Прощайте, голуби!». Там дело в Киеве, парень Генка Сахненко и девушка. И про любовь, и про жизнь. Мне понравилось.

Я, когда еще была маленькая, любила кормить голубей. В Чернигове голубей мало, только на площади. Так я себе решила, что наши куры — это голуби. Конечно, куры не летают, кушают тоже хорошо, а не летают. А потом же я наших курей продала.

Ага………………

Потом было 20 февраля.

В буфет пришел Яков. Я и до этого двадцатого Якова видела. Я ж решила, что пускай, что я Якову сделаю навстречу. Только Яков все это время моей навстрече не попадался.

А тут Яков сам пришел. Я подумала, что Яков пришел кушать, ему ж давали без денег.

А Яков пришел до меня.

Яков сказал:

— Изергиль, слухай сюда. Скоро ж двадцать третье. Знаешь такое?

Не поздоровался, ничего.

Конечно, я сказала, что такое знаю.

Яков сказал:

— Сегодня буду рисовать лозунг на праздник. Дмитро обещал помочь, а заболел. Там такое дело — материя метра на три, одному плохо получится. Давай иди на помощь.

Я сказала, что если для праздника, тогда пойду.

— Приходи до меня в комору после работы.

Я пришла.

Яков сидел на табуретке и игрался с кисточками, вроде это народные ложки. Хороший звук с кисточек не выходил. А Яков придурялся, что выходил.

Я на выступлении в филармонии видела, как играют на ложках. Артист прямо ухом доставал до самых ложек и сам себе улыбался. Себе артист улыбался, а мне или там кому подмаргивал. Мне понравилось.

А Яков мне не понравился. По правде, я и не думала, что понравится.

— О! Изергиль! Щас будем работать.

— Я рисовать не умею.

— А тебе и не надо. Будешь на подхвате. Будешь?

— Буду!

— От, Изергиль, давай сразу, чтоб уже… Я тебя позвал на подхват, и ты сказала, что будешь. Так?

— Так.

— А ты ж не знаешь, что надо будет на подхвате. Так?

— Так.

— Может, и запачкаться надо будет, и вонькость в нос понюхать, и прочее… Так?

— Так.

— А в боевую группу на подхват работать не вызвалась.

— Яков, что вы говорите? Это ж разное!

— Разное. А ты возьми и вызвись! Покажи, что тебе не разное. Покажи смелость!

— Яков, вы меня извините… Вы про что равняете?

— Я, Изергиль, равняю все. И все у меня равняется.

Я не знала, что ответить. Яков же мой ответ возьмет и сам сравняет.

Яков и сравнял.

— Молодец! Щитаю, что ты щас проявила свою смелость. Так?

Я подумала, что настала секундочка моей навстречи Якову.

— Яков, я вызываюсь быть в боевой группе.

Яков встал с табуретки и ударил кисточками у меня перед самыми-самыми глазами.

— От! Теперь ты настоящий боец! Бери раму, иди в коридор.

Яков показал на красную материю в раме, метров три, если так, и с полметра, если так.

Я взяла и понесла.

Яков вынес с коморы газеты и закрыл дорожку. Я положила на газету раму. Яков с краю стал на карачки. Верней, на карачку, у него ж одна нога не сгибалась, нога на карачку не получилась, а получилась черт-те как.

Потом Яков сказал мне принести банку и кисточки тоже. Кисточки уже не кисточки, а кисти. Я разницу понимаю, мы с мамой Тамарой дома сами белили и красили.

Банка была с-под чего-то, не стеклянная, а железная литровка. Я еще в коморе услышала — вроде тянет гадостью. А это ж с банки.

Яков увидел, что мне противно с банки и сказал:

— Чтоб ты знала, это столярный клей. Варится с рыбных костей. Сильно сильный! Токо вонький. Я когда варю, в хате все открываю на все стороны.

Я спросила, зачем клей, надо ж краски, а не клей. Может, Яков напутал.

Яков заверил, что не напутал, что клей делается для краски.

— Мне секрет дал Наум Сребницкий. Был у нас такой в мастерских. Я ж раньше работал в мастерской, мы и рисовали, и писали, и клеили… Наум за старшего. Для всей области делали. К ноябрьским и к майским… А еще раньше писали «Цены снижены». Ты в клей дай зубной порошок, и будет тебе белое лучше краски. А секрет — сколько на сколько.

Я слушала Якова и думала, что он, наверно, наметил меня своим таким секретом заманить. А мне секрет Якова тьху. И другой Якова секрет тьху тоже.

— Тут главное вести линию. Смотри.

Яков макану́л кисть и начал выводить. Выведет сколько-то и посунется, я за ним посунусь — сама и банку тоже. Надо, чтоб под рукой. Я сначала наклонялась, а потом тоже стала на карачки. Получилось, что мы Яковом сровнялись. Яков от меня, а я за ним. Цуцики похожее делают. Собачая свадьба — это, конечно, другое.

Яков сразу выводил краской, получалось, что буквы шли с самой материи. Сначала буквы были мокрые и серые. Я спугалась, что такое останется. Яков сказал, что все будет.

Я не спросила, какие слова Яков напишет, а Яков не сказал. Я подумала, что это ж такой секрет, что узнается.

Конечно, секрет узнался.

ПОЗДРАВЛЯЕМ С ПРАЗДНИКОМ ДНЕМ СОВЕТСКОЙ АРМИИ И ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА. УРА!

Я удивилась, что Яков не промахнулся. Хоть сам Яков крученый-верченый, еще и с ногой, а буквы у Якова делались ровнюсенькие-ровнюсенькие и кончились в точку на конце материи.

Когда Яков рисовал «ура!», первые буквы на начале материи начали заливаться белым-белым и толстеть, вроде шея у гуски. Буквы просились прыгнуть наверх, а материя буквы не пускала.

Гуска ж не пускается тоже. Допустим, прыгнуть пускается, а полететь — уже нет. С гуски получается жир — тоже белый-белый. На гусином жире вкусно жарить. А есть же еще и белый свет. Свет не белый-белый. Конечно, это другое.

По правде, я не поняла, в чем был мой подхват. Я решила, что Яков меня позвал, чтоб похвалиться. Мужчины, когда ухаживают, так всегда хвалятся. Мне получилось не сильно приятно, что Яков сначала выдурил у меня, чтоб я вызвалась, а потом похвалился.

Я посмотрела на свои часы, сполнилось одиннадцать часов и десять минут.

Яков уже не рисовал, ничего. Осталась полбанки. Я попросилась помочь — выкинуть или закрыть. Яков сказал, что сразу краску не выкида́ет, потому что жалко, что выкидает, когда засохнет, что сейчас крышкой закроет, и сильно вонять не будет, что понесет домой, а потом уже.