Михаил Бродский - Сабанеев мост

Быт в эти первые послевоенные годы сильно отличался от нынешнего. Холодильник был роскошью; для покупки хорошего аппарата нужны были не только деньги, но и соответствующие знакомства. В нашей семье долгое время не было ни того, ни другого, и запасаться скоропортящимися продуктами было невозможно. Но, к счастью, в эти годы, по крайней мере в Москве, полки магазинов не пустовали, поэтому покупалось все в небольших количествах и почти каждый день. Зимой продукты можно было держать в окне между двойными рамами или в сумке вывесить за окно, летом использовался таз с водой, куда ставилась кастрюля с борщом; также в воде сохранялось свежим сливочное масло и другие продукты.

С наступлением лета зимние пальто и Галина шуба сдавались на хранение в холодильник ломбарда где-то в районе Спасских казарм. Эта процедура занимала чуть ли не весь день, потому что пользовались этим холодильником многие москвичи, и очереди были огромные. С остальными теплыми вещами поступали по примеру гоголевского Ивана Никифоровича. Выбирался солнечный день, и с утра пораньше, чтобы занять место, во дворе между двумя тополями натягивалась веревка, на которой развешивались пальто, свитера, куртки; почетное место занимал наш видавший виды ковер. Вещи хорошо просушивались на солнце, затем по ним колотили похожей на теннисную ракетку специальной выбивалкой, поднимавшей в воздух тучу пыли. Занимались этим Пава и я. Отечественный пылесос «Буран» появился у нас много позже.

По воскресеньям во двор входил старик с мешком и раздавалось протяжное пение старьевщика: «Старье берем, покупаем». Промышляли этим, как правило, московские татары. Распахивались окна, жильцы зазывали старьевщика к себе. Старик поднимался в квартиру и за копейки покупал разное барахло: старую обувь, остановившиеся много лет назад часы, истрепанные брюки и прочий хлам, залежавшийся в тесных квартирах.

Бедность – понятие относительное. Незатейливый быт коммуналок сороковых – пятидесятых годов сегодня кажется нищенским. Однако мы себя бедняками не ощущали. Ведь советских людей успешно убеждали в том, что они живут лучше всех на этой планете и жизнь с каждым годом будет улучшаться, особенно по сравнению с 1913 годом. Вот и у нас вместо убогой комнатушки появилась прекрасная просторная комната в квартире со всеми удобствами. А впереди были сияющие дали коммунистического общества, к которым вел долгий, тернистый путь.

Ближе к лету в комнате стали делать ремонт, а мы временно поселились у Галиной кузины Людмилы, или Люси, как ее звали родные и друзья.

Людмила была моложе Гали лет на восемь – десять, она была адвокатом, но не слишком истязала себя работой, потому что ее муж, Володя Крепс, был известным кинодраматургом и зарабатывал очень хорошо. Детей у них не было. Людмила в юности была красивой девушкой, но потом основательно располнела, а внешность была испорчена базедовой болезнью, так что глаза были сильно навыкате. Благодаря отсутствию связанных с болезнью комплексов, живому остроумию и хорошо подвешенному языку она и теперь пользовалась успехом у мужчин и имела постоянного, почти официального любовника. Это был Роман Бахрах, крупный, представительный мужчина, начальник одного из управлений Госкино. У Володи тоже была постоянная любовница, Ирина Кайданова, и каким-то образом все дружили семьями и, кажется, совместно переживали семейные неприятности, особенно трагедию, когда сын Романа Эрик, работавший редактором на Мосфильме, покончил с собой, выбросившись из окна. Несмотря на такую несколько сумбурную супружескую жизнь, брак Володи и Людмилы был прочен, а когда Володя в 1938 году был арестован, Людмила говорила, что у нее под подушкой постоянно лежит Володина ночная сорочка. Это не мешало тому, что на подушке периодически появлялись чужие головы.

Володе повезло, он просидел недолго, его выпустили в 1939 году то ли благодаря общему временному ослаблению террора после прихода Берии к руководству НКВД, то ли благодаря дружбе раввина, его отца, с всесоюзным старостой. Думаю, правда, что представления о заступничестве Калинина были иллюзией: он даже свою жену безропотно отдал на заклание. О своем сидении Володя рассказывал неохотно, помню только рассказ о сокамернике, раввине, которого обвиняли в том, что он собирался взорвать христианское кладбище. Вообще же рассказчиком Володя был первоклассным, писательский дар его был слабее, и в этом он напоминал Ираклия Андроникова. Рассказы его принадлежали к домашнему жанру и в кругу друзей были очень популярны. Монологи прерывались попыхиванием трубки, которая придавала его красивому, начинающему полнеть лицу обаяние то ли морского, то ли воздушного волка. Во время войны он был военным корреспондентом в авиационных частях, летал на боевые задания и был свидетелем подвигов знаменитого аса Покрышкина, о котором сделал документальный фильм. Вспоминая, как в 1944 году входил с войсками в Румынию, он весьма колоритно рассказывал о румынских нравах и, в частности, о румынских презервативах, поразивших неискушенных советских военных своим разнообразием и конструкцией.

Володя и Людмила жили тогда недалеко от ГУМа и Гостиного двора, в Старопанском переулке, в доме, до революции служившем гостиницей, а теперь превращенном в многонаселенный жилой дом с длиннющими закольцованными коридорами, в которые на каждом этаже выходили десятки комнат, бывших гостиничных номеров. Гостиница была невысокого класса, в номерах туалетов не было, они располагались отдельно, на каждом этаже, и от комнаты Крепсов были довольно далеко. Володя ездил в туалет на велосипеде, совмещая таким образом отправление естественных надобностей с некоторым моционом. Вообще он был человеком с причудами. Так, например, уходя из дома, он подходил к фигурке китайского божка, вывезенной из какого-то путешествия, и нашептывал ему нечто, для моего слуха неуловимое. Ритуал ухода сопровождался трехкратным надеванием и сниманием пиджака и соблюдался неукоснительно.

Их комната, довольно большая, была разделена перегородками на три части: спальню, гостиную, она же кабинет, и подсобное помещение, где стоял старинный умывальник, возможно еще из гостиничного хозяйства, и располагался столик с электроплиткой. Однажды в гостиной я наблюдал творческий процесс: Володя и Сергей Михалков сочиняли либретто оперетты. Стихи лились непрерывным потоком, словно вода из крана, не успевал Михалков закончить куплет, как его тему подхватывал Володя. Один куплет, который они декламировали хором, зачем-то застрял в памяти навечно: