Михаил Бродский - Сабанеев мост

Он позвонил мне неожиданно, предложил встретиться, и мы пошли ужинать в кафе на Неглинной напротив тыльной стороны Малого театра, где теперь выстроена гостиница Hyatt . Оказалось, что его партийная карьера закончена и он ищет новое место работы. Видимо, он в чем-то серьезно провинился, ибо с выборной должности такого масштаба был бы естественным переход на хлебное место в аппарат московского горкома КПСС. Кто-то из наших однокурсников, зная, что в названии моей должности стоит слово «главный», и решив, что я очень влиятельный человек, посоветовал Лецкому обратиться ко мне. Было забавно увидеть, как он изменился в лице и скис, узнав, что я беспартийный, и сделав мгновенный вывод, что он зря потерял время, потому что мое положение не может быть настолько высоким, чтобы я имел возможность устроить его на выгодную работу.

К слову, он все же получил желаемое, став маленьким начальником в системе Госснаба, где можно было не без пользы для себя заниматься распределением дефицита.

В Гипроавтопроме меня начали величать по имени-отчеству; мне было двадцать шесть лет, я был смущен, но быстро привык. Институт занимался проектированием заводов автомобильной и подшипниковой промышленности, был создан в 1929 году, и его специалисты прошли школу пятилеток. Размещался институт на третьем и четвертом этажах старого здания напротив Третьяковской галереи, а на втором этаже находился районный суд. На общей лестнице, которой пользовались не только сотрудники института и судейские люди, но и все посетители суда, в том числе и не добровольные, стоял густой, неистребимый запах милицейского обезьянника. Теперь, то есть в 1960 году, автомобилестроение было в загоне, деньги на его развитие давали скупо, поэтому значительная часть проектов ложилась на полку. Со времен пятилеток коллектив сильно постарел, и на комсомольских собраниях я чувствовал себя султаном среди копировщиц. Через несколько лет в автомобильную промышленность устремился денежный поток, началось проектирование Волжского автозавода, коллектив увеличился и помолодел, институту построили большое здание, и началась новая, интересная жизнь.

Профессия проектировщика была для меня внове, но здесь было у кого поучиться, и мне довольно скоро стали поручать серьезную самостоятельную работу. Учиться приходилось на ходу, и однажды я услышал не предназначавшийся для моего уха разговор, в котором начальник отдела отозвался обо мне: «Это будущий Чернин».

Кто такой Чернин, я не знал и не понял, хорошо это или плохо, хотя интонация была доброжелательная. Позже я узнал, что Чернин был известный инженер, автор проекта знаменитой третьей литейной на ЗИЛе, ставшей своего рода эталоном крупного конвейерного литейного цеха массового производства.

Я был польщен, но в этой оценке выделил для себя слово «будущий». Энтузиазма пока было больше, чем знаний. Надо было еще многому научиться, поэтому я часто ездил в командировки на заводы. Главной проблемой в поездках было устройство в гостинице, которые всегда были переполнены. Табличка «Мест нет», выполненная промышленным способом, в некоторых гостиницах была укреплена навечно. Нередко можно было столкнуться то со слетом чабанов с последующей глобальной дезинфекцией, то с симпозиумом работников милиции; конференции всевозможных почвоведов, как в «Золотом теленке», расплодились повсеместно. Молодому инженеру преференций не было, приходилось изворачиваться. Отец, который до войны часто ездил в Москву по адвокатским делам и был тогда состоятельным человеком, рассказывал, что он всегда останавливался в «Метрополе».

– Это было очень просто, – смеялся он, – протягиваешь администратору паспорт и говоришь, у меня бронь.

– Где ваша бронь? – спрашивал администратор.

– В паспорте, – отвечал отец.

В паспорте лежала купюра, действовавшая безотказно.

Мне такой способ был не очень доступен, приходилось пользоваться опытом коллег. Например, при поездке в Горький на автозавод следовало ехать не до городского вокзала, куда поезд приходил в шесть часов утра, а выйти на полчаса раньше, на предпоследней остановке в рабочем поселке. Оттуда шел битком набитый автобус, которым рабочие автозавода ехали в первую смену. На этом пути контакт с рабочим классом был плотным, плотнее некуда, до потери пуговиц, но зато приезжаешь в заводскую гостиницу «Волна» на час раньше других пассажиров московского поезда, и можно рассчитывать получить место без очереди.

Авантюрный способ, граничащий с покушением на государственные тайны, применялся при командировке в Днепропетровск. Как ныне известно, там находится ракетный завод, одним из последних директоров которого был экс-президент Украины Кучма. Предприятие, конечно, было абсолютно секретным, но у нас в институте о нем хорошо знали, потому что до организации там ракетного производства это был завод автомобильной отрасли. Ракетчики имели прекрасную комфортабельную гостиницу, доступ в которую был возможен исключительно для командированных к ним специалистов. Общение в гостинице с посторонними, случайными людьми в неформальной обстановке и, не дай бог, за бутылкой было чревато утечкой государственных секретов. Однако, как это часто имеет место в нашей стране, строжайшая и действительно закономерная секретность на практике оказывалась липовой. Достаточно было выписать командировку на этот завод, и в бытовом отделе без долгих проволочек давали направление в гостиницу.

На просторах огромной страны жизнь сильно отличалась от камерного пространства столицы. В Зауралье, например в Шадринске, откуда родом знаменитый скульптор Шадр, в единственной городской гостинице, построенном еще в XIX веке постоялом дворе, не было канализации, в номерах стояли старинные умывальники, помнившие еще приезжавших на ярмарку купцов, и даже в частые тридцатиградусные морозы постояльцы пользовались провальным туалетом во дворе. Так закалялся наш национальный характер, а изысканным словом «туалет» это сооружение можно было назвать только для благозвучия.

В часы бессонницы, посещающей меня иногда в последние годы, я сосчитал, что за свою жизнь побывал примерно в восьмидесяти городах Советского Союза. К сожалению, не удалось и, видимо, уже не суждено добраться до Дальнего Востока; самая восточная точка, где я побывал, – Красноярск, который находится хотя и далеко от Москвы, но от него до наших океанских границ еще лететь и лететь.

Города подобны каменным книгам; но некоторые страницы открываются только внимательному глазу. Можно было, например, представить себе зимний Саратов, прочитав на массивных дверях филармонии объявление: «Посетители в валенках в зал не допускаются». А ведь Саратов – это большой, культурный и когда-то богатый приволжский город, торговавший зерном; там, в картинной галерее, подаренной городу в конце XIX века академиком живописи Боголюбовым, можно было увидеть прекрасного Борисова-Мусатова, Бенуа, Фалька, Лентулова и других художников, нелюбимых советской властью, которых Третьяковка предпочитала в основном держать в запасниках. Еще не исчезли с улиц пожилые горожане, которые церемонно приподнимали шляпу, встречаясь со знакомыми, и, разговорившись случайно с почтенным немолодым человеком, можно было узнать, что пастернаковский перевод Гамлета он считает тяжеловатым.