Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Куда бы сходить сегодня вечером? К Басилу поиграть в прятки? Или, может быть, подкараулить у мельницы Гаги Каргинова и оттузить его как следует за то, что разобрал загородку на коровьем базу? Вот только каким образом незаметно улизнуть от матери? Она сидит на нарах и, перебирая натруженными пальцами овечью шерсть, тихонько поет о том, как у одной девушки погибли на войне все семь братьев и как она, надев мужскую одежду, поскакала на отцовском коне мстить за них проклятым немцам.

И отец сегодня почему–то не идет к Коста Татарову. Казбек посмотрел в запотевшее окошко: вон уже заблестели звезды в небе, а он все стоит с Красавцем у колодца и разговаривает с каким–то проезжим мужчиной. Интересно, к кому он приехал? Неужели к ним? Ну так и есть: отец, дернув за повод Красавца, направился к дому, а следом за ним застучала колесами телега незнакомца.

— Нана! К нам гость едет! — крикнул Казбек, срываясь с лавки и бросаясь к выходу.

— Ма хадзар! — всплеснула руками Даки, отставляя в сторону решето с шерстью и поднимаясь с нар. — Нам только не хватает сегодня гостей. Чем я его угощать буду? Лучше бы я послала напоить Красавца нашу младшую дочь.

Но вздохи вздохами, а встречать гостя — священный закон для хозяев дома. Пока мужчины управлялись на дворе с лошадьми, Даки разожгла в печи огонь, замесила на скорую руку тесто. Подошла к кусдону, взглянула на помазок: слава богу, еще не весь вытопился из него жир, хватит смазать сковородку. Но тут же нахмурилась, вспомнив, что уже вторую неделю идет Великий пост и, следовательно, сковородку лучше бы смазать подсолнечным маслом. «Не обдерет горло и несмазанным чуреком», — после некоторого раздумья решила женщина и послала старшую дочь Гати к Кельцаевым за аракой — свою–то гнать давно уже не из чего.

— Здоровеньки булы! — это в дверь вместе с клубами пара и запахом карболки ввалился незваный гость в высокой островерхой шапке и овчинном полушубке. У него красное, словно лаваш, намоченный вином, лицо с вислыми запорожскими усами под носом-свеклой и такие же большие и сизые, как свекла, кулаки. Голос у гостя — словно гром из тучи: «Гур-гур-гурр!» Он снял шапку, перекрестился на образ Спасателя, одновременно запустил левую руку в карман полушубка, выудил из него пряник, протянул зардевшемуся от счастья мальчишке: «Покоштуй, хлопче».

Следом вошел хозяин дома, подмигнул супруге: готовь, дескать, угощение, сам стал хлопотать вокруг гостя.

— Проходи, дорогой гость, к очагу, да останутся все твои беды за дверью моей сакли. Снимай свою шубу и будь здесь хозяином.

Казбек смотрел на незнакомца во все глаза, даже забыл про пряник: до чего же здоров этот русский дядька! Он на целую голову выше отца, и плечи у него, как у того борца, которого он видел в бродячем цирке, когда был в гостях у Сона в Моздоке. И какая на нем богатая одежда — все кожаное и все блестит! Кожаная куртка подпоясана кожаным поясом, усыпанным блестящими бляхами. На поясе висит кожаный чехол, в котором спрятан большой кривой, как коса, нож с ручкой, обшитой кожей. Штаны тоже из кожи, и на них так же сияют медные бляшки. Они заправлены в сапоги-вытяжки с длинными, смазанными дегтем голенищами. «Наверно, алдар какой–нибудь, — подумал Казбек. — Вот только почему от него так сильно несет карболкой? Точь-в-точь, как от ногайца Гозыма, когда тот купает овец Тимоша Чайгозты в большом деревянном корыте, чтобы у них не заводились в курдюке черви». Догадка, что незнакомец знатный человек, еще больше укрепилась в Казбеке, когда последний, прежде чем усесться за фынг, сходил к своей телеге и принес оттуда кожаную сумку с хлебом, селедкой и бутылкой настоящей городской водки с золотыми медалями на зеленой этикетке. Такую водку даже Тимош Чайгозты не пьет, обходится домашней аракой, а ведь он самый первый богач на моздокских хуторах.

Между тем приезжий любовно повертел в руках запотевшую поллитровку и вдруг так ударил по ее дну своей широкой ладонью, что пробка пулей выскочила из горла и запрыгала по полу.

— Хай вона сказыться! — покрутил круглой головой хозяин бутылки. — Знов улитила, чертяка, — он пошарил глазами по земляному полу, но не найдя на нем пробку, махнул рукой.

— Можно бумажкой заткнуть или тряпкой, — подсказал Данел, заметив выражение досады на лице гостя.

— Ни, — потряс головой тот. — Сдается мэни, друже, шо затыкать нам цю посудину не придется.

— Пусть меня назовут женщиной за то, что спрашиваю, но почему, ма халар, ты жалеешь о пробке? — изогнул Данел брови в крайнем удивлении.

Гость понимающе покивал головой:

— Бачишь, яке дило.... На пробци е така тонюсенька бумажка. Казав мени один ученый человек, що як попадется кому ця бумажка с царским патретом, то получит вин выигрыш — золотой червонец.

— Боже великий! — не удержался от возгласа Данел. — За бумажку — десять рублей! Еще столько — и можно купить корову. Куда же она закатилась, да пропал бы я сам вместо нее? Эй, эта женщина! — крикнул он стоящей у печи Даки. — Я, что ли, должен искать эту золотую пробку? А ну, наш сын! — метнул одновременно огненный взгляд в Казбека, — посмотри хорошенько под нарами.

Казбек стремительно бросился выполнять распоряжение отца.

— Вот она, баба, — протянул он спустя минуту отцу драгоценную находку.

Тот взял пробку, с благоговением передал соседу по фынгу:

— Смотри, ма халар...

Гость отколупнул от пробки бумажку, посмотрел сквозь нее на лампу и огорченно вздохнул:

— Нэма патрета, хай ему грец. Мабуть, ции патреты уси в нужники отнесли.

Данел, услышав такие кощунственные слова, оторопело воззрился на гостя.

— Нельзя так говорить про царя-батьку, — нахмурился он. — Пристав услышит — в тюрьму посадит. Нельзя так говорить, — повторил он и невольно посмотрел на дверь.

Гость рассмеялся, обхватил медвежьей лапищей хрупкий стакан.

— Ото ж и видать сразу, друже мий, шо ты ничегусеньки не знаешь. Скинулы твоего царя-батьку к бисовой маме ще на прошлой недили.

— Воллахи! — вылупил глаза Данел и даже на ноги вскочил. — Что ты такое говоришь? Разве можно скинуть царя? Все равно, если б овцы скинули своего чабана.

— Народ не вивцы, — возразил гость. — И ты меня не равняй с царем. Я, братику мий, пока чабаном стал, в гарбичах да в подпасках во як находился. Уси буруны от Гашуна до Астрахани вдоль и поперек истоптал вместе с баранами. А що твий царь? Из люльки — разом на трон. И просидел весь свой вик на нем, як тый кот на печке. Где вин був, шо бачив? Вырастил за всю жизнь хоты один кавун? Выкохав хоть одного ягненка? От безделья войну затияв. Да, бач, штука яка: з нимцем воюваты — надо трохи в голове маты. А ежли тут не хватает, то туточки не визьмешь, — показал он левой рукой на ту часть своего обширного тела, из которой, по его мнению, нельзя пополнить пустую голову. — Скильки народу дуром положив на цэй войне. Давай выпьемо, друже, за то, щоб на великой Руси никогда бильш не было таких хреновых царей.