Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

Казбек оглянулся: вздымая дорожную пыль, его нагоняла запряженная парой лошадей тачанка.

— Тпру–у, окаянные! — с передка тачанки свесилось бородатое лицо: — Далече ширкопытишь, мил человек?

Казбек переложил из руки в руку ремешок фанерного чемоданчика, заискивающе улыбнулся:

— Нет, дада, недалеко, в Стодеревскую.

— Гм… недалеко, — ухмыльнулся хозяин тачанки. — До Стодеревов, почитай, ишо верстов восемь, а то и поболей. Ну, давай твой чемойдан, залазь в тачанку.

Казбек не заставил себя долго уговаривать, сунул надоевший за дорогу ремешок чемодана в ладонь случайного доброжелателя, легко вскочил на железное крыло замедлившего ход экипажа.

— С золотом он у тебя, что ли? — проворчал хозяин тачанки, ставя чемодан сбоку от своих сапог и полуоборачиваясь к пассажиру.

— Ага, с золотом, — отозвался шуткой на шутку юноша.

— Ты гляди тама не подави чего, прилепись с краю и ногами не того…

— Хорошо, дада.

— Ты чего, ай не русский?

— Ага, нерусский, осетин я.

— Я так и смекнул. Но, чумовые, обрадовались! — стегнул ременными вожжами по лоснящимся крупам лошадей старый казак.

Некоторое время ехали молча. Казбек, втиснув ноги между бидоном, ящиком и какой–то покрытой рогожей рухлядью, откинулся на спинку сидения и даже глаза закрыл от удовольствия. Недаром сказано, лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

А еще говорят, что мир не без добрых людей. Вот ехал мимо человек и подобрал его, пешего. И вообще, на свете хороших людей больше, чем плохих.

— Заснул ты там, что лича? — донесся к нему голос возницы.

— Нет, не заснул, задумался мало–мало.

— Правильно, в дороге спать нельзя.

— Почему?

— Убить могут по нынешним временам.

— За что, дада?

— А так, ни за што. Это хорошо, что я добрый человек, — казак снова обернулся к пассажиру и окинул его таким пронзительным взглядом, от которого у Казбека пробежали по спине мурашки, — а то б ножом чирк по горлу — и в бурьян, а денежки себе за пазуху. Так–тося…

— Да у меня и денег всего полтора рубля, — поежился Казбек.

— Полтора рубля тоже в грязе не валяются. К тому же сапоги на тебе нечиненые, рублев на пять смело вытянут. Да и пиджачишко какой ни на есть. Про чемойдан я уж не гутарю…

— А в нем один лишь инструмент.

— Так ты сапожник, стало быть?

— Монтер.

— Чаво?

— Монтер, говорю.

— Энто как же понимать, по лошадиной части, что ли? Вроде коновала?

Казбек рассмеялся.

— По части электричества, — ответил он, половчее укладываясь на соломенную подстилку.

— Ась? — казак наклонил заросшее сивым волосом ухо.

— Электричество проводить буду! — крикнул пассажир, перекрывая своим голосом стук колес и подавляя в себе неприятное чувство, вызываемое необходимостью открывать рот в облаке поднятой конскими копытами пыли.

— Вона… — протянул казак, скосив блестящий глаз на тщедушную с виду фигуру юного специалиста. — А на кой нам ляд энто ваше ликтричество?

— Как на кой? — встрепенулся юноша. — Для света. Чтоб светло в хатах было, для машин в коммуне и вообще…

— В коммуне, говоришь? — в голосе казака появилась неприятная интонация. — Да ты, случаем, не к богомазу направляешься?

— Ага, — подтвердил Казбек, — к Тихону Евсеевичу. Меня райком комсомола направил в распоряжение председателя коммуны…

— Тпру–у!!! — заорал вдруг возница, натягивая вожжи. — А ну слазивай! — предложил он своему незадачливому пассажиру, подкрепляя слова красноречивым движением локтя.

— Да ты что, дада? — юноша вскинул на казака по–детски удивленные, большие, как небесная синь, глаза.

— Черт тебе дада! — плюнул казак в придорожный бурьян. Ласковость в его голосе сменилась откровенной злобой. — Слазивай, тебе говорят! — он пнул ногой чемодан и угрожающе поднял над головой свитый из сыромятных ремней кнут.

Казбек слез с тачанки, наклонился над сброшенным в пыль чемоданом.

— Господи! Прости мою душу грешную, целую версту, почитай, вез антихриста… — казак осенил размашистым крестом кудластую, густо посеребренную сединой бороду и хлестнул кнутом по лошадям. Парень остался один посреди розовой от защитного зарева и цветущих бессмертников степи, над которой в набухающем синевой небе уже неуверенно вспыхивали то здесь, то там первые звезды. Вот же не повезло. А все из–за своего дурацкого языка. Зачем было откровенничать с незнакомым человеком? И вообще, кто его гнал пешком сегодня в эту коммуну, да еще глядя на ночь. Ведь Кокошвили ясно сказал, что торопиться со станцией не следует, все равно для нее еще не заготовлено оборудование — даже генератора нет, что ему, Казбеку, нужно только изучить местность и наметить кратчайшую прямую для электролинии от Терека к коммунарскому поселку. Казбек улыбнулся, перекладывая ручку чемодана из ладони в ладонь: откуда было знать заведующему электротехнической частью в районе, что влекут юного монтера в коммуну не столько изыскания, сколько сердечные дела.

Подслеповатые окошки станичных хат тускло желтели в темноте, отбрасывая на дорогу расплывчатые тени перекошенных рам, и уже повисла золотым нимбом над церковным куполом луна, когда наш юный спутник ступил наконец на станичную площадь. Справа — церковь, слева — сельсовет, а впереди — вон она, хата Трофима Калашникова. У Казбека от волнения сильнее застучало сердце: сколько лет прошло с тех пор, как виделся с дружком в последний раз. «Мы и тебе найдем невесту, — вспомнилось само собой обещание молочного брата, — в Стодеревах ими хучь пруд пруди».

Казбек подошел поближе, прислушался: за воротами — тишина: ни гусь не кагакнет, ни конь не стукнет копытом. Только из–за Терека несутся безумолчно соловьиные трели, да нет–нет сам Терек вздохнет тяжко обвалившейся в воду береговой глыбой. Тут только Казбек заметил, что в Калашниковой хате окна забиты крест–накрест досками. Все ясно: Калашниковы больше не живут в этом доме. Но куда же они подались из насиженного гнезда? И куда теперь, податься уставшему с дороги путнику? В коммуну? Но до нее еще несколько верст. И попробуй найди ее ночью, если до этого никогда в ней не был. В сельский совет? Казбек оглянулся на здание бывшего казачьего правления: в нем ярче, чем в других хатах, светятся окна, у крыльца стоит одноконная бричка. Казбек пересек в обратном направлении площадь–пустырь, поднялся по ступеням на сельсоветское крыльцо, заглянул в окошко: ого! да там же народищу — целый казачий сход! Он прошел в сенцы, приоткрыл дверь. Вместе с табачным дымом устремился ему навстречу гул чем–то недовольных мужских голосов.