Себастьян Барри - Бесконечные дни

По окончании всех этих дружественных изъявлений индейцы рассеялись, а мы вернулись к обычному распорядку. Натан Ноланд, Старлинг Карлтон, отличный стрелок Лайдж Маган – эти ребята из полка сблизились в те дни со мной и Джоном Коулом. Потому что именно тогда у Джона Коула впервые проявилась болезнь, что поразила его. Ему приходилось по целым дням лежать неподвижно, потому как весь пар из него вышел, даже полстакана не осталось. Полковой лекарь не подыскал названия этой хвори. Даже если б по нему гремучая змея ползла, он бы ничего не мог поделать. Вышеперечисленные парни – вот кто ухаживал за Джоном Коулом на одре болезни. Красавчик Джон Коул – так они его звали. Ходили к поварам, чтобы те варили ему бульон и всякое такое. И подносили ему этот бульон, что твоему императору. Это не значит, что Лайдж Маган и остальные не превращались по временам в стонущих пьяных скотов, изъеденных дурной болезнью. Мужчины есть мужчины. Скажу, что Лайдж Маган мне нравился больше всех. Илайджа было его полное имя – стало быть, Илия-чудотворец. Хороший парень лет сорока пяти из Теннесси. Его родня там разводила свиней, пока со свиньями не приключился кризис. Как я посмотрю, в Америке вечно кризисы – не с одним, так с другим чем-нибудь. Так уж устроен мир, покоя в нем нет, и он вроде как жесток. Идет вперед, и хоть бы что ему. Никого не ждет. Потом Джон Коул оклемывался – и как ни в чем не бывало. Потом опять ложился. И снова вставал. У нас аж голова шла кругом.

Время потихоньку ползло к осени, и договорным индейцам пора было возвращаться в свои деревни, к старому убийце – Голоду. Гнусному костлявому созданию с черным сердцем, берущему выкуп человеческими жизнями. Потому что еда, обещанная правительством, то ли опаздывала, то ли вовсе не собиралась прибывать. У майора вид был сердитый и загнанный. Он дал обещания от честного сердца, вот как он на это смотрел.

И вот, когда пришла шумная погода, пришла и первая беда. Мы поехали ей навстречу. Грозы вспарывали воздух и опрокидывали с небес ведра света на пейзаж без стен, без краев. Господь в фермерском фартуке разбрасывал огромные семена слепящей желтизны. Долины за горами выдыхали раскаленное добела. Нежный слух Натана Ноланда, уже пострадавший от многих лет стрельбы из мушкета, вернулся только через три дня. Мы выехали в побитый притихший зазор между этим яростным дивертисментом и наступающим треском дождя. Потом дождь пригнул и сплющил травы, как пригибаются к черепу волосы скво, намазанные медвежьим салом. Сержант Веллингтон был теперь счастлив, потому что сиу из какой-то деревни к западу от нас напали на заблудившихся поселенцев и вырвали у них надежду жизни. Так что полковник дал сержанту пятьдесят человек и велел положить этому конец. Кажется, то были те самые оглала, друзья майора, но это не помешало ему отдать приказ.

Первым делом лейтенант разделил нас на два отряда, сам взял двадцать человек и поехал прямо на запад, по компасу, а мы с сержантом отправились по овражку, вдоль ручья, у которого, по загаду сержанта, лежала та деревня. Ручей десять миль бежал вроде как на северо-восток. Вся округа начала исходить паром, потому как солнце жарило, выпаривая дождь. Травы снова стали распрямляться, почти что на глазах. Как подымающийся великан. Будто три тысячи медведей скидывали с себя зиму. Сам ручей обезумел и метался, как бешеные быки, меж мокрых скал. Жаворонки жаворонкали повсюду, явно довольные жизнью, а уж комары летали просто оптовыми партиями. Нам-то было невесело, потому как скалы над головой – верный приют врага. Так во всей истории было. Мы ежеминутно ожидали, что вот сейчас на нас выскочат сержантовы дикари. Но мы продолжали путь – весь тот день, и потом дальше, туда, где ручьев уже не было, лишь молчание жарящихся на солнце равнин. Потом сержант сердито приказал вернуться той же дорогой, ругаясь, что позволил лейтенанту забрать всех новых разведчиков-поуни. Те очень элегантные парни, форма у них лучше моей. Но их забрал с собой лейтенант.

Белые люди не умеют так читать следы по всей равнине, сказал он, и мы удивились. Это было похоже на похвалу.

Мы встали лагерем там, где наши пути разошлись с другим отрядом, и спали как могли – в ночных колпаках из комаров. Мы были рады вылезти из одеял при первых лучах зари. Умыли усталые лица в ручье, который за прошедшие часы подуспокоился. Видно, дожди, которые его питали, ушли к реке Платт и скоро начнут подливать воды в реку Миссури. Странно было думать об этом, бреясь тупыми бритвами в сверкающих водах. Красавчик Джон Коул насвистывал застрявший в нем вальс из Новой Англии.

После этого мы только слонялись кругом, ожидая возвращения лейтенанта. Сержант велел вытирать с сабель дождевую воду, а не то они наверняка заржавеют. Потом мы покормили коней как могли. Не бывало еще на свете конника, чтобы не любил своего коня. Хромого, с костным шпатом – любят. После этого у нас уже не оставалось занятий. Лайдж опять блеснул своим искусством картежника и обчистил Старлинга Карлтона. Но мы играли на травинки, денег ни у кого не было – нам должны были заплатить в конце месяца, да и то не наверняка. Разведчики-поуни чуть не сбежали в прошлом месяце, потому что их жалованье не пришло, но потом они увидели, что нам тоже ничего не платят, и успокоились. Порой, если ты вдали от сладкозвучных городских колоколов, тебе ничего не светит. И кажется, что про тебя забыли. Чертовы парни в синей форме.

И вот сержант приказывает по коням, и мы седлаем и трогаемся в ту сторону, куда уехал лейтенант, кое-как выискиваем следы подков, по которым прошелся великанский ластик дождя. Дождь любит хранить секреты, не показывать дороги. Но мы едем вот так, и сержант ругается не переставая. Нынче у него живот большой и тугой, он говорит – это все печень. Он так хлещет виски, что вполне возможно. Как бы там ни было, юность из него ушла, и с виду он теперь старик. Как будто каждому на жизнь выдается десять лиц и мы носим их одно за другим.

Через две мили нас опять сковал кандалами зной – так жарко, что земля мерцает, как мираж в пустыне. Солнце ушло назад, теперь оно у нас за спиной и сбоку, с юга, так хоть чуточку легче. У нас у всех до единого нос облезал уже сто раз. От этого хорошо помогает медвежье сало, но оно воняет как из жопы, да и медведей поблизости не видно.

Господисусе, говорит Старлинг Карлтон, ну и жарища.

Потом стало еще жарче. Спина уже поджариваться начинает. Щепотку соли и веточку розмарина – и ужин готов. Боже милосердный, как жарко. Моему коню жара тоже не нравится, он уже начал спотыкаться. Сержант едет на отличном муле, которого взял в Сент-Луисе, – он говорит, что мулы лучше всего, и он прав. Мы тащимся вперед, и солнце молотит нас с высоты, и некому нас защитить. Можно арестовать солнечный свет за попытку убийства на равнинах. Черт бы его побрал. Тут Старлинг Карлтон берет и валится с коня. Знай он, когда родился, и имей при себе метрику, в ней значилось бы совсем немного лет. Он как есть валится с коня на пороховую землю. И вот сержант и еще один солдат втаскивают его обратно в седло, дают ему воды из бутылки, а он весь ошарашен и пристыжен, как девица, пёрнувшая в церкви. Но нам слишком жарко, нет сил его дразнить. Мы едем дальше. Тут сержант вроде бы что-то завидел на горизонте. Правду сказать, он зоркий, не хуже разведчика, но мы не любим ему об этом говорить. Так что мы спешиваемся и ведем коней в поводу, прячась кое-как за линией из низких кустов и чепуховых камней, которая вьется себе к месту, где сержант чего-то видел. Ноги в сапогах разбухли, и каждый дюйм дается страшным по́том, – кажется, с ним и глазные яблоки вытекают.