Юрий Давыдов - Волонтер свободы (сборник)

Шишмарев приуныл. От Шамиссо не спасешься, да и Отто, пропади он пропадом, не преминет посмеяться. Добро б еще без свидетелей, так нет — Петруха…

Но Петруха не свалял дурака. Во-первых, решил он, ни гу-гу о лейтенантовом зряшном купании, а во-вторых… И во-вторых, по исконному примеру неудачников-рыболовов он тишком выменял у Эдока и Ламари всю добычу на карманное зеркальце и гребешок.

На бриге Прижимов и глазом не моргнул:

— Ну, братцы, было дело! Тащи кухарю! Господин лейтенант всех ухой жалуют!

К полнейшему успокоению Шишмарева, Шамиссо и Коцебу отсутствовали. Натуралист, должно быть, ночевал в хижине Тигедиена, а Отто Евстафьевич пропадал где-то с неизменным Каду.

Не одни рыболовы поднимаются нараньи. В тот час, когда Шишмарев с Прижимовым плыли по лагуне, капитан и Каду были на берегу океана. Прибой накатывал плавно, с мягким протяжным шипением. Черные морские ласточки летели навстречу солнцу. Было светло, просторно, хорошо. И дышалось привольно, как дышится только на утренних зорях.

— Ждать, — сказал Каду.

Ждать не пришлось долго.

Они явились, четверо мастеров-островитян в рабочих набедренных повязках, каждый со своими теслами и резцами. Они шествовали неторопливым, мерным шагом. Лица их были торжественны.

— Смотри, Тотабу. Смотри…

Четверо мастеров встали в ряд. Их рослые фигуры четко означались в тонком воздухе. С минуту они были неподвижны. Потом опустили свои каменные инструменты в воду.

— Теперь Он проснулся, — шепнул Каду.

В полированных теслах и резцах спал могучий бог ремесла; соленая вода разбудила его, и четверо служителей бога ремесленников тронулись друг за другом мерным шагом, оставляя на песке глубокие следы.

В деревне под плотничьим навесом дожидалось дерево. Надо было снять с него все лишнее и обратить в ладью. Как скульптор снимает с камня все лишнее и обращает каменную глыбу в скульптуру. Все лишнее, и ничего больше. Но в том, чтобы удалить это лишнее, и таится мастерство.

Почти до полудня наблюдал капитан Коцебу за работой четверых островитян, потомков тех искусников, чьи ладьи вспахивали издревле Великий океан, не бухточки Средиземного моря, как суда финикийцев или греков, но Великий и отнюдь не тихий.

Аурцы работали и пели. Они пели хвалу теслам и резцам, из-под которых летели искры. И треугольному плетеному парусу, который примет бешеный напор ветров. И рулевому веслу, которому сверкать под луною и солнцем. И тяжелому каменному якорю, который сбросят на большую глубину. И тугим канатам, которым придется столько раз напрягаться. И они просили прощения у дерева, которому причиняли боль.

Об одном не пели служители могучего бога ремесленников: не пели хвалы своим твердым рукам, своему верному глазу, своей сноровке и сметливости, любви своей к делу.

Капитан Коцебу ходил под навесом, слушал пояснения Каду, записывал что-то в книжечку, смотрел на мастеров в рабочих набедренных повязках, слышал запах свежей древесины. И вспоминались ему другие мастера.

"Рюрик" строили в Або, в опрятном финском городке, где старинный замок и студеная речка среди сумеречных гранитных скал. В артели были финны и русские. Они не окунали в балтийскую волну свои пилы и топоры, песен они не пели. И все-таки чудилось Коцебу нечто родственное и схожее в работе тамошней артели и здешних мастеров. Все будто разнилось, все будто отличалось: но тот же царил бог — могучий бог ремесел и ремесленников, один для всех, как одно для всех солнце…

Аур полюбился "рюриковичам", все словно позабыли инструкцию, начертанную в Петербурге. Но Шишмарев вспомнил.

— Что тебе Аур, — сказал он капитану. — Свет в оконце? Тут эдаких-то, как в лукошке грибов.

— Эх, Глеб Семеныч, да знаешь ли ты, друг мой, не море само по себе… Нет, видно, я не природный моряк… Не море, а земля, чужие страны и земли, где никто не был, — вот что мне милее всего. Я признаю, признаю: радостно одолевать изменчивую стихию. Но познавать народы и земли лучше… Вот так-то. А инструкцию помню, хорошо помню, — И прибавил с усмешкой: — А тебе что? Прискучило?

— Не то чтобы и прискучило… Да так… Не дурно бы уже и под паруса.

— А благодарность?

— Кому?

— Как это "кому"? Аурцам!

Шишмарев развел руками.

— Что же еще? Ножи, да бисер, да платки, да гвозди раздали таровато. И пиры закатывали. Чего же еще?

— А вот у милейшего доктора прожект. Догадываешься? Нет? Где тебе, брат…

Вопреки обыкновению Шишмарев вздумал разобидеться.

— Где уж нам уж… Господин медикус в ваших ливонских Афинах уму-разуму набирался, а мы… Мы, дураки, Бугера да Госта зубрили [24] Авторы книг, по которым учились гардемарины Морского корпуса. .

Он надулся. Коцебу взял его под руку.

— Да будет, будет, вот не ждал… Есть, Глебушка, такой прожект…

Шишмарев слушал поначалу сердито, глядя мимо Коцебу, и вдруг расплылся:

— А! Хорошо! Дельно!

— Вот видишь. А ты: "Где уж нам уж…" Дебаркацию на себя берешь?

— Хоть сейчас.

Дебаркацию, то есть высадку десанта, устроили после дневного отдыха, когда жара спала. "Десант" поверг жителей Аура в ужас. Оцепенев, смотрели они, как белые тащат каких-то страшных рогатых животных, каких-то тупорылых чудовищ, которые визжат так пронзительно, что хоть уши затыкай, а потом еще каких-то больших птиц с гребешками на головах.

Тигедиен, опомнившись, подступил к Эшшольцу и Шамиссо. Если на то пошло, он из тех вождей, что не прикидываются всезнайками. Он из редкой породы вождей, очень редкой.

Старый, грузный, властный Тигедиен робко поглядывает на бледных сынов Севера. И они терпеливо толкуют Тигедиену и его приближенным о пользительности коз, кур, свиней. Тигедиен слушает, переглядывается с аурцами. Он из тех редких вождей, что умеют слушать. Да, да, хрупкие сыны Севера советуют доброе.

Тем временем матросы соорудили загон и принялись за огород. Рязанские, тульские, псковские мужики вскапывали землицу острова Аур, мяли комья, нюхали.

— Жидка да навроде б и солоновата, — сетовал один.

— Плохо родить будет, — сокрушался другой.

А третий возражал:

— Не скажи! Ты глянь: пальмы-то ишь вымахали.

— То пальмы, а то морква да репа. Разница есть ай не?

— Каду надо приохотить. Быстрый умом, черт!

— Да и другие, знаешь, ребята обломливые. Смикитят!

И вскопали и посадили репу, морковь, лук. Даже виноградные лозы натыкали. И показали, как поливать, как полоть… Грядки парили, теплой землицей пахло. Не рязанской, не тульской и не псковской, но Землей, что дает нам хлеб насущный.

Звучное "бу-ум" сигнальной пушки "Рюрика", и вот уж нет мужиков, на которых пахнуло крестьянством, а есть матросы, нижние чины двухмачтового брига под андреевским флагом. Ладони, сжимавшие лопаты и кирки, сжимают шершавые сухие канаты; руки, корчевавшие пни, берутся за вымбовки шпиля.