Юрий Давыдов - Волонтер свободы (сборник)

Никого из аурцев не осталось на палубе. Все уже в лодках. Лишь двое островитян стоят перед капитаном Коцебу. И один из них молит:

— О Тотабу, возьми меня. Ты идешь далеко, далеко. О Тотабу, возьми.

— Погоди, Каду! Мы идем далеко. Аур — нет. Понимаешь! Аур — нет. Вот это все, — Коцебу широко поводит рукой, — это — нет. Понимаешь? Навсегда!

Каду понимает, он все, все понимает, Аур — нет, Аур — навсегда. Но в крови Каду морская соль, и он годами слушал не шорох бриза в пальмах, а песнь великих странствий. Он должен узнать, что кроется за туманными горизонтами, которые внушают ужас и сомнения.

— О Тотабу, возьми меня.

Отто Евстафьевич не знал, на что решиться. Ему казалось, Каду его не понял… Правда, после вторичного плавания в Беринговом проливе "Рюрик" еще раз пересечет Южное море в поисках коралловых островов. Но кому ведомо, будет ли бриг в здешних широтах?

— Погоди, Каду, погоди…

Но Каду твердит свое, и капитан пускает в ход последний довод: Тигедиен, что скажет Тигедиен?

Нет, нет, отец согласен. Он сказал: "Ты, Каду, птица морская, а морской птице нужен далекий полет".

— Хорошо. Оставайся.

Но тут Эдок, о котором все позабыли, бросился на Каду, обнял его, притиснул к груди.

— Не покидай нас, Каду! Не покидай… Я тебе друг! Не покидай! Они увезут тебя в страшные страны, где люди не могут жить.

Коцебу растерянно оглянулся. Ну что это все, как воды в рот набрали? А у этого чертова Петрухи При-жимова даже слезы в глазах. Задача, право!

Каду оттолкнул Эдока. Каду рассмеялся счастливо и беспечно. Эдок заплакал навзрыд, понурившись, побрел к штормтрапу.

Он помедлил у борта.

— Каду!

Каду топнул ногою, гневно прикрикнул. Эдок перевалился за борт.

Прав был Шишмарев, Аур — не свет в оконце. Островов с лагунами в Южном море, что звезд в южном небе.

Купы островов. Они похожи на Аур, и жители их похожи на аурцев. Это одна цепь, цепь островов, которую туземцы зовут Радак. Это один архипелаг, который на европейских картах обозначен — Маршалловы острова.

Все занимало Каду на этой большой эллип-оа, где начальником его покровитель Тотабу: и назначение каждого паруса, и шпиль, чтобы выхаживать якорь, и подзорная труба, и золотые часы капитана с таким чистым звоночком. Да к тому же Каду стал обладателем несметных сокровищ! Капитан подарил ему тяжелое желтое одеяние. Называется: пальто. И еще большую набедренную повязку, красную, как закатное солнце перед бурей. Называется: передник. А человек с двумя парами глаз, что все ходил с Тигедиеном, дал ему красивую коробку, гладкую, как полированный черпак из кокосового ореха. И матросы тоже наперебой одаривают Каду. Кто шейным платком, кто старой трубкой, а один преподнес белый твердый кружок. Называется: деньги. Зачем он, кружок, для чего, Каду так и не понял, но спрятал в коробку. И все учат Каду говорить "руссия", и смеются, и прихлопывают по плечу, повторяя: "Айдара!" — "Друг!"

А когда эллип-оа приближается к острову, тут уж Каду ни на шаг от капитана. И капитан то и дело посматривает на Каду. О, Каду знает себе цену: он переводчик.

Вот бриг подходит к острову. Каду, невзирая на жару, облачается в желтое пальто и красный передник. Он стоит на самом видном месте.

Островитяне, задрав головы, изумленно разглядывают Каду. Они ведь знают этого малого. Сын старшины соседнего Аура. Да, знают. Но… но как же он очутился на этой большой эллип-оа, среди белых людей? И откуда у него такие красивые одеяния? А Каду похаживает, то расстегнет пальто, то застегнет, и передником потряхивает, и кричит насмешливо:

— Чего ждете? Идите сюда! Идите на эллип-оа! Скорее! Вот тамон! Он мне друг! Идите, не бойтесь! Да, да, я Каду, сын Тигедиена! Идите! Кто первым, тому и подарок!

Робкой чередой" с оглядкой, смущенно, опасливо взбираются на палубу жители "страны коралльных островов". А потом съезжают на берег офицеры, натуралисты, живописец. То, что "рюриковичи" не успели или не сумели узнать на Ауре, узнают здесь и на других землицах. Их встречают, как и на Ауре, венками из белых, похожих на лилии, цветов. И провожают печальной песней, стихающей вместе с гулом прибоя.

Острова прекрасны, как грезы, однако гляди в оба, ходи под малыми парусами: течения капризно-переменчивы, а рифы затаенно-коварны. Но вот и последний островок в цепи Радак. Отсель держать "Рюрику" снова на Север, а там уж, запасшись байдарами, — в Берингов пролив.

Капитан подозвал Каду. Пусть Каду подумает о своей участи. Пусть крепко подумает Каду.

— Тамон, я останусь с тобой.

Угасла песня, угас глухой бой барабанов. Склонились пальмы, черные ласточки увязались за бригом. И раскатился по обоим бортам, впереди и за кормой, во всю богатырскую силушку раскатился Великий, или Тихий.

Недели полторы спустя холодный пронзительный ветер закидал небо тяжелыми тучами. Барометр падал, и вскоре "Рюрик", заласканный тропиками, ворвался в бурю.

Здоровенный шторм встряхнул его, он охнул, простонал шпангоутами, и едва лишь управились матросы с парусами, как пошли, пошли перекатывать через судно валы — пенные, пузырчатые, гривастые. И один из них, яростный из яростных, сшиб с ног капитана, сбил его, сгреб и грохнул о палубную надстройку…

У капитана — ни переломов, ни ран. Но доктор Эшшольц предпочел бы иметь дело с переломом. Худо, когда кровь хлещет горлом, а в груди булькает, хрипит, будто рвется что-то.

Очнулся Коцебу затемно. Доктор и Каду куда-то отлучились. Он поднялся с койки, с минуту стоял, сжимая ладонями виски. Держась за стены, выбрался на палубу.

Океан, похваляясь своей мощью, играл бригом. Небо было таким низким, что волны, чудилось, взлетали до туч, и они, эти волны, потушили все звезды.

Коцебу не мог сообразить, что с ним, где он. Во рту чувствовал теплую солоноватую влагу, грудь стискивало больно. Он скрипнул зубами, закусил губу.

Метущийся свет фонаря упал на его искаженное лицо.

— Отто! — испуганно вскрикнул Шишмарев и подхватил капитана на руки.

Шишмарев ввалился в каюту и уложил Коцебу. Тот опять пришел в себя, но не узнал Шишмарева и спросил:

— Доктор, что со мной? Грудь… грудь…

Кровь пошла горлом.

Шишмарев перекрестился.

Буря утишилась далеко за полночь. Мигнули звезды. Шишмарев увидел Большую Медведицу. "А, — устало улыбнулся он, — вот и ты. Ну слава богу".

Коцебу лежал в каюте. Эшшольц разжимал ему зубы, сведенные судорогой, Каду вливал в рот микстуру.

— День? День? — спросил вдруг капитан, не открывая глаз.

Эшшольц не понял.

— Число? — прошептал Коцебу.

— Тринадцатое, — ответил доктор.

— Тринадцатое…

Коцебу дышал прерывисто. Доктор покачал головой. Каду прижался в уголку, всхлипнул.