Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

— Это недостойно настоящих революционеров, — сказал, с трудом сдерживая гнев, управляющий. — По новому школьному положению Временного правительства закон божий не вычеркивается из программы. Он — добровольный предмет.

— Мы не признаем Временного правительства, — осмелился ответить за всех Алексей Давиденко. — А потому не признаем и его школьного положения.

— Вы, Давиденко, полагаете, что революция исключает дисциплину?

— Есть революция, Нил Яковлевич, но есть и контрреволюция.

— Так, может, мы, педагоги, и есть те подлые контрреволюционеры?

— Про всех педагогов мы этого не можем сказать, но кой о ком…

— Вам, Давиденко, желательно было бы, чтобы мы посрывали медные пуговицы со своих мундиров. Не так ли? Чтобы мы не ученьем занимались, а играли с вами на сцене да ходили по вечерам на гулянки?

— Нет, — отрезал Алексей, — нам желательно было бы, чтобы вы, Нил Яковлевич, очистили школу от реакционеров, подобных… — Давиденко запнулся, оглянулся на ребят, что полукругом стояли за его спиной, и, увидев в их глазах поддержку, решительно выпалил: — Подобных Левковцеву, Нил Яковлевич!

— Вот оно что, — нахмурился управляющий. В первое мгновение он не нашелся что ответить, защищать черносотенца было не так-то легко. И потому он предпочел уклониться от дискуссии. Овладев собой, он сказал сурово: — Если вы, Давиденко, сядете на его место, тогда пожалуйста, я уволю Левковцева. Понятно? Такого опытного садовода нелегко найти. При всех режимах — и революционных и контрреволюционных — Левковцев будет в этой должности на месте…

Но Давиденко не сдавался. Ученический комитет, председателем которого избрали Алексея, уполномочил его поставить перед управляющим еще один ультиматум:

— Мы освищем и Левковцева, если он позволит себе глумиться над нашей, как он говорит, мужицкой речью.

— В этом есть свой резон, — Нил Яковлевич хотел поскорее закончить неприятный разговор и избегал возражений. — Никто не имеет права оскорблять ваши национальные чувства. Больше этого не повторится, ученый садовод Левковцев будет заниматься на уроках садоводством, а не политикой.

Коллектив педагогов Гнединской школы пополнился еще одним учителем, Константином Григорьевичем Пасием, тем самым, которому по доносу волостного пристава запрещено было учительствовать, так как он, видите ли, осмелился в Ро- манках, после уроков в школе, собирать у себя дома охотников послушать «Кобзарь» Шевченко. Пасия рекомендовал педагогическому совету Петр Михайлович Цыков. Тогда управляющий не догадывался, что он принимает ярого единомышленника Цыкова; когда же узнал об этом, было уже поздно.

Впервые за пятьдесят лет, с тех пор как существует школа, в ее толстых глинобитных стенах на равных правах с русской речью зазвучало с кафедры украинское слово. Это был настоящий праздник — тот первый урок. К нему тщательно готовились. Раздобыли где-то портрет Шевченко работы Репина, освободили от «всероссийского палача» роскошную позолоченную раму и под стекло вставили портрет великого поэта; затем, по старому обычаю, украсили портрет вышитым рушником; не забыли и о столике нового, подвергшегося при царе преследованию учителя: на его столик поставили расписной опошнянский глечик с букетиком красных гвоздик. Ученики тоже оделись во все лучшее; в праздничные вышитые рубашки, в форменные, с медными пуговицами, тужурки и даже, как в тот день, когда Цыков собрал всех учеников, чтобы объявить о конце самодержавия, прикололи себе на грудь красные банты…

Весь класс поднялся, когда в дверях появился Пасий. В классе установилась глубокая тишина, какая бывает только в степи, когда в летнюю пору из-за горизонта покажется жаркий краешек солнца. Учитель еще с порога поздоровался с учениками, попросил сесть, быстрым взглядом окинул класс, задержав его лишь на портрете, и легким шагом прошел к своему столику, мгновенно ощутив, что с его утомленных неустанной борьбой плеч свалилась тяжесть, что он на много лет помолодел и душа его, как и в тот, первый год учительствования, опять полна верой в победу добра над злом.

Встал перед столиком с гвоздиками в расписном глечике. Сильно забилось сердце, на худощавых бледных щеках выступил болезненными пятнами румянец. Алые гвоздики — как символ его веры в справедливость, как признание несгибаемости в борьбе.

Честное слово, ничего трогательнее невозможно представить! От первой до последней парты окинул теплым взглядом своих юных, друзей, своих союзников, выходит и единомышленников. Никак не мог побороть волнения. Искал слов, которые бы соответствовали чувствам, что переполняли сейчас его сердце. На миг всплыла в памяти сцена первого обыска в Романках, грубое покрикиванье пристава, сброшенные с полок книги, оскорбительный допрос…

«Вот с этого и начни, Костя, — шепнул ему внутренний голос. — Лучшего вступления, чем красные гвоздики, для первой лекции и не придумать…»

Дальше революция в школе не пошла. Ученики немало наслышались о ней из чужих уст, вычитывали из газет и листовок, пытаясь разобраться во всем том, что происходило вокруг, до хрипоты спорили, порой чуть ли не кулаками доказывая друг другу свою правоту. Каждому хотелось знать, какая из политических партий ближе к истине, к народу.

Зато за пределами школьного хутора, по селам Покровской волости, революция, не в пример нам, вершилась по-иному. Доходили слухи, что кое-где даже открывались украинские школы, а из Екатеринослава свободно доходили книги и газеты на родном языке, что по селам, вопреки постановлению Временного правительства, готовились делить помещичью землю и по этому поводу люди сходились на митинги, чтобы голосовать за большевистскую программу…

Душой большевистской программы в Покровском были два учителя: Цыков и Пасий. Прочитав свои лекции в классе, они брали оружие (Пасий совал в карман френча семизарядный браунинг, Цыков вешал на правое плечо заряженную винтовку) и шли через мостки в волость, чтобы там до поздней ночи служить народу. Учителя в школе посмеивались над своими коллегами. Им, видно, претило это панибратство с простым людом, зато ученики всякий раз при встрече аплодировали любимцам за их увлеченность своим делом. Петр Михайлович, например, привлекал их могучей, широкоплечей фигурой и тем, что на уроках по сельскохозяйственной экономике всякий раз рассказывал что-нибудь новое о взаимоотношениях между трудом и капиталом, а больше всего, пожалуй, тем, что вместе с Пасием задался целью уже этой весной раздать людям помещичью землю…

Раннею весною, едва лишь пробились серые пушистые почки на ивняке по берегам Волчьей, народ вышел делить помещичью землю.