Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

— Да, добровольно. — Она наконец стянула перчатки, точно от пут, освободилась от них и, достав из кармана чистый носовой платочек, вытерла им дорожную пыль с лица. — Добровольно, потому что еще не в силах была сбросить с себя ярмо нашей демагогии, потому что все еще верила в то, что пан отец Кручинский называет патриотизмом.

Кручинский сумрачно, исподлобья глянул на свою спутницу. Он раскаивался, что связался с этой шальной девкой. Сознавал, что теперь она пропала и для него лично и для той идеи, которой он посвятил всю свою жизнь. В его душе нарастало чувство ненависти к ней. Скоро, очевидно, придет время, когда он вынужден будет любым путем, но избавиться от нее…

— Любопытно, какой же «патриотизм» импонирует панне Стефании? — спросил он, тронув шпорами коня, чтобы ехать дальше, на сигнал трубы.

Только не такой, — махнула она рукой в сторону повешенных, — не швабский, святой отец.

В последний миг, когда уже тронулись с места, к ним, увидев даму в седле, подскакали двое всадников: один, приземистый, был денщик, вооруженный на всякий случай карабином, другой — пехотный офицер, который в свое время на галицийском фронте подверг жестокому наказанию шпанглями Петра Юрковича. Денщик, обвешанный притороченными к седлу мешками, отстал от офицера, а тот, поднявшись на стременах, лихо козырнув, отрекомендовался очаровательной даме с крестом на рукаве:

— Честь имею! Штабс-капитан Габриэль Шульц, комендант этого степного села, приглашает вас, майн фрейлейн, на именинный обед. Ваш полк остановился до утра на отдых в этом селе. Завтра двинетесь на Гуляйполе.

Кручинский недружелюбно спросил по-немецки:

— Можно узнать, за что их казнили? — он кивнул в сторону повешенных.

Офицер неохотно ответил:

— Депутаты местной рады. Трое из них бывшие фронтовики. Имели при себе оружие.

Кручинский понимал, что это не причина, чтобы вешать людей, и что дотошная Стефания не посчитает это законным основанием для подобной расправы, и потому продолжал:

— Оказали сопротивление?

— Мы их взяли во время заседания, — неохотно объяснил штабс-капитан священнику и снова повернулся к очаровательной фрейлейн с огромными, как у серны, черными глазами. — Готовили список для раздела земли. Ха-ха, теперь этот список в наших руках!

— Он при вас? — поинтересовалась Стефания.

— Конечно, при мне. — Офицер полез во внутренний карман мундира и достал сложенную вдоль школьную тетрадь в зеленой обложке. — О, этот списочек нам теперь очень пригодится. Я уверен, не одного из этих «претендентов» постигнет судьба тех бунтовщиков, — кивнул он в сторону повешенных.

Стефания наклонилась с седла, протянула свою маленькую ручку к тетради.

— Можно взглянуть?

— Пожалуйста, пожалуйста. — Шульц готов был к ее услугам. — Но моя фрейлейн ничего там не разберет. — Он придвинул своего коня почти вплотную к коню Стефании, чтобы и самому заглянуть в тетрадь. — Написано на их языке.

— На украинском, — уточнила Стефания, листая страницы.

— О-о, — удивился Шульц, — так милая фрейлейн владеет их наречием? Чудесно, чудесно! Здесь вам это пригодится. А я не удосужился выучить. — В его словах звучала гордость за свое невежество. — Хотя и прожил пятнадцать лет в одном из поветовых гарнизонов Галиции… — Он не договорил. У него перехватило дыхание от дикой наглости милой фрейлейн. Стефания с силой разорвала тетрадь пополам, потом половинки еще пополам, а затем в неистовом остервенении начала рвать все это на мелкие кусочки.

— Вы с ума сошли! — прохрипел Шульц, — Я прикажу вас арестовать! — Он обернулся к своему денщику, ожидавшему в шагах десяти от него. — Альбрехт! — крикнул, махнув рукой.

Слово это было последним в его жизни. Стефания выхватила свой маленький револьвер и не целясь выстрелила ему в грудь.

Брюхастое тело Габриэля Шульца начало сползать — вот-вот свалится на Стефанию. Она дернула за повод, ударила коня каблуками ботинок, и тот рванулся вперед, одним махом пересек площадь. Стефания заскочила в какую-то извилистую улочку и помчала, пригнувшись к гриве. Не думала о спасении, не обращала внимания на пули, со свистом пролетавшие мимо ушей, боялась лишь одного, чтобы тот святоша не погнался за ней, иначе не пожалеет и для него пули. Захотелось вырваться на волю, подальше от этих пепельно-зеленых мундиров, от лицемерия и лжи. Слышала, чудилось, поощряющий голос Ванды: «Вперед, вперед, Стефка! Верь в свое счастье! Мы еще с тобой искупаемся в Сане!»

Да, она начинает верить в свое счастье. Тогда, в 1915 году, в Ольховцах, на офицерском балу, она не застрелила полковника Осипова, лишь поранила его, а нынче в самое сердце попала этому палачу Шульцу…

Ой, что это? До ее слуха долетели удары копыт о землю, откуда-то сбоку. Оглянулась. Не увидела никого. Зато из бокового проулка наперерез ей выскочил всадник в черном.

— Стой! — закричал он за полсотни шагов от нее.

«Вот оно, мое счастье, Ванда, — прощалась Стефания с той, которую совсем недавно ненавидела. — Вот уж и накупались мы с тобой, сестра…»

Не замедляя бега коня, положила палец на курок револьвера, еще ниже пригнулась к гриве… Но уходить, кажется, нет смысла: тот, кто преградил ей дорогу, сидел в седле без оружия и дружески приветствовал ее поднятой шапкой.

— Стой, дивчина!

Стефания рванула за повод, круто остановила коня. Увидела перед собой плечистого, с карими улыбающимися глазами юношу в черной куртке, в рубашке с поперечными бело-черными полосами на груди.

— Сворачивай, кавалерист, вправо! — он показал на стену леса, что темнела неподалеку, за скалистым берегом реки. — Потому что гонишь ты дорогой, которая приведет тебя прямехонько в пасть к оккупантам.

Она все еще с любопытством разглядывала всадника.

— Кто ты такой? — спросила, любуясь его разгоревшимся от скачки красивым лицом.

Он надел бескозырку, подбоченился и, гордый своей силой, серьезно, однако со смешинкой в глазах отрекомендовался:

— Командир лесных партизан, революционный матрос Щусь. Слышала про такого? Не слыхала? Так скоро услышишь. — Он наклонился, подал ей руку и, разглядывая ее маленькую ручку в своей большой, тяжелой ладони, дивясь, рассмеялся: — И как ты, куропаточка, живешь с такой деликатною ручонкой? Ведь ею ни хлеба замесить, ни коровы подоить. А все же не промахнулась, хоть и маленькая. — Его лицо разом помрачнело, из глаз исчезли веселые смешинки. — Так ему, гаду, и надо. Пятерых невинных повесил.

— Вы все видели? — изумилась Стефания.

— Видел. Никак, ты из тех, кто за Центральную раду? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой. Долго рассказывать про все свои мытарства. Да и поймет ли он ее?

Завернули коней в узенькую улочку, которая мимо садов и белых хаток спускалась к реке.