Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

— Значит, будет у вас чем на собрании в читальне похвастаться. Самолично расскажете людям, что за беседа у вас вышла с пресветлым.

Петро сделал удивленный вид:

— Что вы, газдуня. Чтобы меня сразу же со сцены в тюрьму жандармы забрали?

— И то правда, — согласился Покута. — Эти псы, пара- лик их расшиби, всюду разнюхают. То их заработок — сцапать для своего императора еще одну мужицкую душу.

«Дорогой Андрей Павлович!

Пишу это письмо из отцовского дома, куда я прибыл вчера под вечер из Санока. Уже за полночь. В доме спят, верно утомленные затянувшейся беседой моей, которую я провел с людьми после ужина у брата. Пишу вам, потому что чувствую себя очень одиноким в эту минуту. Настроение отвратительное. С таким настроением до утра не уснешь. Битый вечер проговорил с ними, как сумел посвятил их во все, что видел в ваших краях собственными глазами, до полуночи водил своих земляков по тем местам, которые сам исходил. Когда кончил и в ожидании, что люди выскажутся, поднялся из-за стола подкрутить фитиль в лампе, земляки мои тоже поднялись. Вежливо поблагодарили за беседу, пожелали хозяевам доброй ночи и молча вышли из хаты…

Вот я и остался один со своими мыслями. Не побитый и не высмеянный, как уверяет меня брат, вместе с тем и высмеянный и побитый глухим, оскорбительным молчанием. Не знаю, поверили мне или не поверили, согласны со мною или, может, не согласны?

Скорее всего, что не поверили. И имеют резон. Ведь я и такие, как я, — мы называли себя народными интеллигентами, — годами втемяшивали им пленительную сказку о добром и справедливом славянском царе, который живет мыслями о нашем освобождении из швабской неволи. Нынче эту сказку хотят у них отнять. И кто? Как раз тот, кто вместе с ними простирал руки, моля о милости «великого государя», кто с таким рвением призывал их отдать голоса за Маркова…

Сознательным обманщиком считаю я депутата Маркова. Этот человек выбрал меня своим оруженосцем. А я, сын простого мужика, потратил шесть долгих лет на пропаганду наиреакционнейших в мире идей! Как же после этого могут мне верить люди? До чего же подлую роль я перед ними играл. И все по вине Маркова. Боюсь, что, когда столкнусь с ним лицом к лицу, не смогу удержать своего гнева. Так или иначе, он должен расплатиться за свой грех — и перед богом, и перед людьми.

Тот же прием встретил я и в Синяве. Люди не верят тому, что я привез им из России. Им снится плодородная помещичья земля, перед их глазами зеленеют, шумят лесами украденные у них горы. Кто же им все это вернет, если не помазанник божий, в которого они верят больше, чем в самого Христа?

Представьте же себе мое душевное состояние, дорогой друг. Надо мной пока не смеются, не позорят, не обзывают изменником, но, боюсь, дойдет и до этого, если мне кто-то не придет на помощь. Ну, хотя бы Михайло Щерба подал голос, тогда бы мое письмо не было столь унылым.

С уважением П. Юркович.

Р. S. О судьбе нашей общей знакомой не осмеливаюсь спрашивать».

— Так ни с чем и пришел, Иван? — промолвила Катерина.

Она только что выслушала рассказ Ивана о его разговоре с Нафтулой. Иван ушел ранним утром, чтобы без свидетелей переговорить с корчмарем, взял с собой даже все привезенные из Америки деньги, которые полагалось отдать за землю. Но Нафтула лишь ухмыльнулся в свою седую апостольскую бороду, заявив, что земля уже перешла в его собственность и он волен, коли захочет, продать ее за ту сумму, какую сам назначит.

— Ну, и сколько же он просит? — спросила Катерина.

— Вдвое больше, чем задолжал ему отец.

— О, матка боска, — простонала с перепугу жена. — Да что ж это такое, или у него бога нет?

— Бог, верно, есть, потому — молился, когда я пришел. Да, видать, бог не возбраняет богатеть, Катерина.

— Не дело говоришь, Иван.

— Дело не дело, а чистую правду говорю, Катерина. От трудов праведных не разбогатеешь, жена, как бы ни старался. Гешефт нужен. Либо в чужой карман залезть. Нафтула пришел в наше село в одних портках, а теперь погляди, какой богач. Господь бог помог.

— Ты, Иван, такое городишь, что, пожалуй, и молиться перестанешь.

— Пока еще молюсь. Все на что-то надеюсь. Хотя после нынешнего-то разговора не знаю, на что и надеяться. Все думаю, зачем я тратил силы в той Америке, ради чего искал смерти по шахтерским норам, раз отцовская земля уже не наша? А без земли, сама понимаешь, Катерина, мы ничего не стоящий народ. Какое уж хозяйство на двух моргах? Одно мученье.

— Авось он смилосердится, Иван, проснется в нем совесть?

— Ну что ж, авось так авось. Подождем малость. Сначала надо хату поправить. Авось, как ты говоришь, и вправду смягчится Нафтулино сердце.

Сразу после жнивья Иван принялся приводить в порядок хату, ставить трубу, переделывать из клети так называемую боковушку. Траты небольшие — плотничали вдвоем со стариком Йошем, Катерининым отцом, заплатить пришлось лесничему за сосняк для новых балок да с кирпичного завода привез несколько подвод кирпича для новой печи. Подмог и Ежи Пьонтек — на все руки мастер, — урывая час-другой в свободное от работы время, он сложил Юрковичам печь с плитой и трубу над крышей.

Как-то поздней осенью, когда на дворе уже порой сыпал мокрый снег, в хату Юрковичей, теперь уже с белым потолком и новой дверью в боковушку, пришла под вечер сестра Ивана — Текля.

— Слава Иисусу, — поздоровалась она хриплым голосом. Села, тяжело переводя дыхание, на скамью, уперлась в нее руками; когда отдышалась, сказала, повернув лицо к свету: — Видите, как избил меня? — Шерстяная шаль сползла на скамью, а легкий белый платок сняла с головы, чтобы брат лучше разглядел, каких фонарей наставил ей муженек. — Умирать пришла к вам, брат. Чай, не выгонишь из родного дома.

Ее слова напугали детей, потрясли Катерину, она как-то поникла. Эх, жизнь наша горькая! Какая девка была, когда Катерина вошла в этот дом! Певунья, никакие невзгоды ее не брали. Как вышла замуж, будто черт выкрал из нее добрую душу: помрачнела, лицо усохло и голоса как не бывало…

— Не надо было выходить за такого, — сказал Иван. — Помнишь, как гонялась за ним. Милее никого не было.

Теклю передернуло от его жестоких слов.

— Что ты говоришь, Иван? — В ее запавших глазах заблестели слезы. — Да разве ж он такой был, когда мы поженились? Потом, как увидел, что не морг, а полморга за мною дали, будто подменили его. Не было дня, чтобы не напоминал про ту землю. Обокрали меня, говорит, твои родители, пропили мою землю.

— Его землю… — Иван выругался. — Те полморга, сестра, были мои. Ради того, чтобы выкупить землю, я в Америку ездил.

— Мне полморга, а себе два?

— Такой обычай издавна, Текля. Старшему, который остается на хозяйстве…