Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

— А бога, Иван, забыли.

— Не я, сестра, делил.

— Мог бы сказать отцу. Земля для мужика — это все. А вы надсмеялись надо мной. Разве б я такой сейчас была, — Текля расстегнула кофточку на груди, чтобы Иван увидел, как избито ее тело, — разве б я такою была, говорю, если б не те полморга?

— Твой Грицко зверюга!

— И ты был бы не лучше, если б тебя ущемили.

— Ущемили?! — аж вскочил с лавки Иван. — И он же еще считает себя обиженным? Полморга за женой ему, вишь ты, обида? А что я, сестра, взял за Катериной? Ничего. Ни вот столечко. А сказал ли хоть раз ей обидное слово? Нет, сестра, зверюга таки твой Грицко. — Иван остановился перед Теклей. — Хочешь, я позову доктора и подам на него в суд?

Текля не сразу ответила, она, должно быть, обдумывала это, пока снимала с себя окровавленное рванье и надевала чистую Катрину сорочку.

— Умру, Иван, без суда, — ответила наконец, когда легла на кровать и укрылась периной. — Пусть его господь бог судит.

На похороны пришел Грицко с детьми. Одного держал на руках, а двое в ногах путались, кричали: «Мама, встаньте, мамуня!» Плакал так над гробом, что его вынуждены были силком оттащить. Да Иван не верил его слезам.

— Это он на людях, — шепнул Катерине, — на самом-то деле рад, что не ему, а мне пришлось хоронить покойницу.

Как раз к похоронам, по снегу, и подоспел домой Василь. Точно чуя беду в родном доме, притащился из далекого Бучача — серый, в помятой одежде, голодный. В доме чужие люди, ребячий плач, гроб с мертвой теткой, — все это потрясло парня, а как глянул в отцовы глаза, и сам заплакал. Никогда прежде не видел у отца заплаканных глаз, даже когда в Америку уезжал, не уронил слезинки. Привык видеть его в семье твердым, решительным, порой добрым, порой сердитым, а слезы — это он для мамы оставлял… Иван удивленно посмотрел на сына, словно не веря своим глазам, хотел, верно, сказать: откуда ты взялся, Василь, да священник кончил панихиду, и отцу пора было выносить с соседями гроб из хаты. Даже мама не кинулась к нему, не спросила, почему среди зимы приехал и без чемодана, с пустыми руками, — всем было не до него, всех, как и самого Василя, расстроил плач теткиных детей.

Потом хата опустела, похоронная процессия вышла со двора, и Иосиф, верно сообразив, что брат хочет есть, поставил перед ним миску горячего капустника.

— Теперь, Василь, снова будешь старший над нами.

Прошло несколько месяцев после первого объяснения с корчмарем. Осенние заботы и дела поглощали у Ивана все силы, все время. Приходилось одновременно и возить навоз на поле, пахать, сеять, и копать картошку, и заботиться о корме на зиму для скота. Когда тут было думать о Нафтуле, встреча с ним все откладывалась, пока зима не покрыла белой периной поля и горы.

Иван нарушил тишину в корчме учтивым приветствием, пожелал Нафтуле доброго утра. В просторной, в четыре окна, но сумрачной комнате, уставленной длинными столами, не было пока никого. Иван нарочно пришел пораньше, чтобы поговорить с хозяином без свидетелей.

— Как поживаете, Нафтула? Не забыли о нашей беседе? Все ждал, не смягчитесь ли вы…

Нафтула, которого Иван застал за прилавком в молитвенной позе, сдвинул очки со лба на глаза, пригладил широкую седую бороду, улыбнулся благодушно:

— Ай, какой вы, Иван. С самого утра о деле. Вы такой редкий гость у меня. Прошу, — гостеприимно развел Нафтула руками, — сегодня я сам фундую [16] Фундувать — угощать (искаж. нем.). . Присаживайтесь, пожалуйста, к столу.

— Тогда и вы посидите со мной, Нафтула.

— А наливать людям кто за меня будет?

— Пусть дочка встанет за прилавок.

Нафтула кивнул согласно головой, кликнул дочь и, когда из-за перегородки вышла, будто снятая с писанного масляными красками портрета, бледнолицая, с огромными черными глазами девушка, сказал ей ласково:

— Почитай свою книгу за прилавком, дитя, я побеседую с паном Юрковичем. И что-нибудь вкусненького не забудь нам принести для приятной беседы. Хорошо, Гольдочка?

— Хорошо, папа, — не поднимая глаз, ответила девушка.

Хозяин пригласил Ивана на чистую половину дома, где вскоре красавица Гольда накрыла на стол и среди не очень щедрых закусок поставила полный графин с перцовкой. Нафтула налил гостю и себе по полной. Приглашая выпить за добрую память покойного отца, сказал, приложив ладонь к груди:

— О, клянусь, газда Иван, прошу верить мне, пан Юркович, я не раз останавливал вашего отца. Но над ним так тяжко надругались, что я не мог ничего поделать. Надеялся, сердешный, залить свое горе.

Иван молчал. Так это или не так — теперь поздно об этом вспоминать. Вечная память отцу, пусть себе спит спокойно…

Выпив, стали молча закусывать. Иван ждал от Нафтулы первого слова, а тот медлил, не решался открыть всю правду гостю.

— Дай бог по второй, — поднес он Ивану полную стопку, аж через край пролилось.

— Дай боже, — подхватил Иван. Он был уверен, что Катрины молитвы дошли до бога, — уж очень гостеприимно обошелся с ним Нафтула.

— Знаете, что я вам скажу, газда, — подняв от тарелки седую голову, решился наконец хозяин. — Только присягните перед богом и своими детьми… что вы здесь от меня услышите, не вылетит за стены этой комнаты. Не смотрите на меня так, газда Юркович. Пока не поклянетесь, не получится у нас хорошего разговора. Перекреститесь, Иван, и скажите: «Пусть покарает меня бог и святая дева моими детьми, если я кому-нибудь открою то, что здесь от Нафтулы услышу».

Иван повторил клятву и перекрестился.

Услышал он то, чего никогда не думал услышать: Нафтула не по доброй воле такую цену за землю назначил. — вынудил его к тому ксендз Кручинский. Он пригрозил: если он, Нафтула, ослушается, тот повлияет на львовские краевые власти, и у Нафтулы отберут все права на императорскую препинацию [17] Препинация — государственная монополия на торговлю водкой. . ксендза Кручинского есть якобы влиятельные особы во Львове, да и сам митрополит Шептицкий, если того захочет, может такую мелкую рыбешку, как Нафтула, в порошок стереть. Вот он и согласился заломить такую цену с чужого голоса, хотя наперед знал, что непосильно будет для газды Юрковича выкупить свою землю.

Иван, будто живого, видит перед собой священника Кручинского. Вскорости после разговора над Саном вызвал его преосвященный к себе на плебанию. Беседа у них не затянулась. Егомосць, как он красно ни говорил, не сумел убедить Ивана, учредителя и заместителя председателя совета общества имени Качковского, в целесообразности переименования читальни.

— Из вашей политики, егомосць, у нас в Ольховцах ничего не получится, — сказал Иван. — И не сушите себе голову, пан отче. Берегите ее для молитв, не для политики. От всей души вам советую.