Владимир Афиногенов - Конец черного темника

— А теперь в дорогу, отче, время не ждёт...

Завернули круто вправо от сторожки и поскакали берегом Москвы-реки, продираясь иногда через сросшийся кустарник, минуя берёзовые чащи и дубовые боры.

Звенели на чембурах — длинных ремнях, идущих от уздечки, — медные бляхи. Стрекотали сороки на голых берёзах.

Повстречался в глухой чащобе бортник. Увидев дружинников в воинских доспехах, он до того испугался, что бухнулся в ноги коням прямо со ствола дерева, на котором сидел, закрепившись возле дупла на широкой плахе. Один из дружинников огрел его ремённой плетью — уж до того неожиданно бортник заслонил собой дорогу: лишь дрогнула его согбенная спина и ворохнулся на голове колпак, которым он упёрся в землю.

Дорога пошла над самым урезом воды: на реке вдруг появилась шамра [48] Шамра — мелкая зыбь. , наморщилась вода, будто недовольная чем-то, и на небе заклубились тёмные тучи.

На душе Пересвета было неспокойно: разговор в сторожке навёл на мрачные мысли о всесильности на Руси родовитых людей, а встреча с бортником — о зависимости простого человека от их воли.

Видя хмурое чело Пересвета, теперь в свою очередь усмехнулся Боброк:

— Гони от себя эти мысли, отче, как паршивую овцу из стада... Смотри, как звенит под копытами коней весенний ледок... Это к счастью! А стрекотание сорок с голых ветвей — к тревоге...

«Ведун! Воистину говорил мне о нём Сергий Радонежский. Ведун!» — подумал Пересвет.

Чтобы отвлечься, снова заговорили о Стефане Пермском, о его деятельности не только духовной, но и государственной...

— Радетель за наше дело. Вот такими бы хотел видеть на Руси людей образованных, — сказал Боброк Пересвету. — Стефан Храп с молодых лет отличался пытливостью и любовью к наукам. На устюжском торжище он не раз видел пермяков, живущих на реках Вычегде, Выме, Сысоле, Печоре, на Верхней Мезени. Встречал и полонённую югру, захваченную новгородцами или устюжанами. Постигнул начала пермяцкого языка, удалился в Ростов-Ярославский и предался там научным занятиям. Составил азбуку из двадцати четырёх букв, приноровившись к пермяцким меткам и знакам, и с этой азбукой и явился пред мои очи.

Из Москвы и уехал в землю пермяков, приняв наказ духовных отцов — насаждать там веру Христову... А вот мне лично сослужил свою первую службу...

Но тут вскинулся Дмитрий Михайлович, видит — навстречу на резвых брыкливых кобылках едут несколько монахов: о чём-то кричат, такой развели сутырь [49] Сутырь — бестолковый спор. , что подняли в небо стаю галок. Вглядевшись в них, один из дружинников воскликнул:

— Свет-князь Дмитрий Волынец, да это же монахи монастыря Параскевы Пятницы!

Остановили коней, подождали, когда монахи подъедут поближе. Завидев Дмитрия Михайловича, монах, ехавший впереди, в котором князь сразу признал настоятеля монастыря, склонил голову так, что чёрный клобук достал гривы лошади, и молвил, дрожа от страха:

— Прости, княже... Волкодлак [50] Волкодлак — оборотень. он — не иначе!.. Вырвал железную решётку в келье, связал преподобного глухонемого Еремия, заткнул ему рот и ушёл... Часа три как ушёл, — и показал в ту сторону, откуда только что прискакали дружинники.

— Талагай [51] Талагай — дурак. ! — вскипел Боброк и изо всех сил огрел игумена плёткой по плечам. Потом указал рукой влево и вправо, разделив дружинников, приказал скакать и доставить в монастырь Ефима Дубка живого или мёртвого.

Продолжая дрожать от боли и обиды, настоятель поехал вперёд, указывая до монастыря дорогу. Глядя на его понурую спину, Пересвет подумал, что говорящий правду умирает не от болезни, кто-нибудь по злобе прикончит правдивого раньше времени...

Через несколько часов ни с чем вернулись дружинники.

Чтобы сохранить жизнь настоятелю, Пересвет напомнил Боброку о большой симпатии Сергия Радонежского к игумену монастыря Параскевы Пятницы. Боброк отошёл сердцем, велел привести глухонемого Еремия и всыпать ему плетей...

Пересвет снова вспомнил восточную пословицу, глядя на лицо Боброка с резко очерченным подбородком и крепко сжатыми губами, наблюдавшего, как извивается на лавке после каждого удара плетью худое тело глухонемого монаха: «Кто мчится вихрем на коне, не окажется ли всё равно в том месте, куда придёт равномерно шагающий безмятежный верблюд?..» Вот так и вышло у Боброка с Ефимом Дубком, не пожелавшим выдать сокровенной тайны человеку, запятнавшему руки кровью его сотоварищей.

Лишь подъезжая к Москве, Боброк взял слово с Пересвета не говорить с Дмитрием Ивановичем о Ефиме Дубке и о том, как он «наградил» каменотёсов, выложивших потайной ход в кремлёвской стене...

Как только лёг снег и подморозило, выехали в дорогу на трёх санях. Первые были гружены глиняными расписными горшками, а под ними лежали, забросанные соломой, боевые доспехи: шлемы, топоры, шестопёры, мечи, кистени, луки, колчаны со стрелами.

Стояло несколько корчаг с вином и мёдом, хлебы. На двух других санях разместились люди в длинных иноческих ризах, в чёрных камилавках, клобуках, но под широкими дерюжными рубахами надеты панцири и пояса, на которых висели ножи.

Выехали ночью, чтоб не видел никто, через Константиново-Еленинские ворота. Москва спала в зимней тиши. Только снег скрипел под полозьями саней. Завернувшись в тулупы, которыми обычно укрываются в пути смерды, дремали во вторых санях князь Дмитрий Иванович и Михаил Бренк, в таких же иноческих одеждах, как и остальные.

Рядом с ними сидели Александр Пересвет и Яков Ослябя, без бороды, широкоплечий и скуластый. Он держал в красных широких ладонях вожжи и правил лошадью.

— Рукавицы-то надень, — сказал Пересвет, сказал тихо, чтоб не потревожить дремотное предутреннее состояние князей.

— Мне и так жарко, — заулыбался во весь рот Яков, показывая белые крепкие зубы.

На третьих санях обязанности возницы исполнял дружинник Игнатий Стырь, весёлый, лихой парень, в его глазах так и прыгали лукавые бисеринки. Ещё четверо «монахов» — все дюжие молодцы, испытанные в битвах, сражавшиеся на поле брани бок о бок со своим князем Дмитрием и каждый стоивший десятка воинов, — лежали вповалку и дружно беззаботно храпели.

В передке у ног Игнатия стояла закутанная в длинные холсты посуда, решета с отборным овсом и ячменём для лошадей, и под ними тоже находилось оружие.

Оружие взяли на всякий случай: духовные люди были всегда почитаемыми на Руси, их не трогали не только простые смерды, но и ордынцы и даже разбойники, а бедных монахов и подавно, — что с них возьмёшь?.. Глиняные горшки разве, которые они возят на продажу. «А мало ли что?..» — рассудили Боброк и Пересвет, сбирая в дорогу князя Дмитрия и его неразлучного товарища Михаила Бренка. И для пущей безопасности снарядили в санный обоз кроме Якова верных дружинников великого князя...