Владимир Афиногенов - Конец черного темника

— Да, задумчиво молвил великий князь, — много ещё на Руси великого горя... Да тут ещё Орда хуже всякой чумы... Разбойники...

— Вон то место — широкое — на реке видите? — спросил Пересвет сидящих в санях, чтобы как-то отвлечь от невесёлых мыслей. — Вон там, где высокий берег справа... А слева будто и впрямь обвалился... Аксаем то место зовётся. По имени одного татарского разбойника. Хотите, княже, расскажу вам про это историю... Люди верят в неё...

— Рассказывай, отче, — попросил и Бренк.

— Так вот... Пронский князь Всеволод, сосватавший Всемилу, дочь воеводы Рогвоя, отличавшуюся необыкновенной красотой, весело справлял день своих именин, предвкушая близкое обручение. И вдруг пришёл на пир слепой гусляр, глаза которого были закрыты чёрной повязкой. Певец исполнил много песен, вызывая восторг слушающих. Князь отправил его к Всемиле, чтобы повеселить её. Всемиле было грустно у себя в тереме, потому что она не любила Всеволода. А любила она стройного юношу, как-то проехавшего мимо её окон и обменявшегося с ней взглядом. И с той поры Всемила решила скорее броситься с горы, на которой стоит Пронск, чем стать женой князя.

В таком настроении и застал её гусляр, в котором она сразу признала возлюбленного. Но, не дав ей возможности опомниться, он скрылся.

День свадьбы приближался, и Всемила мучилась этим. Но тут князя Всеволода позвал на помощь против половцев рязанский князь Юрий Ингваревич. Он решил ехать, но перед поездкой захотел попрощаться с Всемилой. Но её в тереме не оказалось, она бежала с гусляром, который являлся атаманом разбойников, обитавших в здешних лесах.

Была весна, и лёд на реке Проне тронулся. Влюблённые переправились на другой берег только к утру. И тут их заметили.

Аксай — так звали атамана — с Всемилой приближались к своему вертепу, находившемуся на левом берегу Вёрды, когда отец Всемилы Рогвой со своими людьми стал их настигать. Разбойники, чтобы спасти своего атамана и его возлюбленную, выскочили им навстречу. Аксаю и Всемиле оставалось только перебраться через мостик, под которым река Вёрда достигала глубины в несколько сажен, но доски под ними сломались, и Аксай с Всемилой полетели в воду. Тут обрушился высокий берег, и земля скрыла их тела.

— Ишь ты, — восхищённо протянул Бренк. — Татарин, и такая любовь...

— Да ведь тоже человек... — наивно вырвалось у Якова. Все вдруг молча и как-то недоумённо посмотрели на него, и молодой Ослябя, засмущавшись до того, что выступила краска на лице, почувствовав неловкое замешательство, произведённое его словами, захотел поправиться и добавил: — Да вот наказал Всевышний басурманина за недостойную любовь его, — и отвернулся, чтобы скрыть выступившие вдруг на глазах слёзы...

Дмитрий Иванович пристально глянул на молодого Ослябю и незаметно усмехнулся...

Вывернули сани на берег и подъехали к основанию большой горы. Надо было высоко задрать голову, чтобы обозреть её вершину, на которой росли дубы. Пока смотрели, на горе появился человек, без шапки, в каком-то пёстром дырявом одеянии. Он стал размахивать руками, приглашая монахов к себе.

— Это провидец Варлаам, — сказал Пересвет. — Его на отшельничество на этой горе среди диких дубрав и зверей благословил сам отец Сергий Радонежский. Идём к нему, княже... С левой стороны склон поотложе, чем там, где когда-то сливались реки Всерда и Валеда... Да возьми мой посох, Дмитрий Иванович, будет скользко — выдолбишь ямки для ступни, и нам за тобой идти станет легче...

— Скажи, Александр, — помолчав, спросил великий князь, — а чем в этой глуши питается преподобный Варлаам?

— Что сам добудет, Дмитрий Иванович, — копает коренья трав и деревьев, собирает ягоды, а на зиму делает запасец из того, что приносят из городища прихожане и что даёт лес и небольшой огородишко.

— Тогда возьми что-нибудь из наших припасов и пошли в гору... — взяв посох у Пересвета, Дмитрий Иванович махнул рукой.

Снег на склоне горы, сдуваемый всякий раз ветрами, был неглубоким, но подмороженным и сильно затруднял движение: ноги скользили, и, прежде чем ступить, князю надо было пробивать его посохом. Следом за Дмитрием Ивановичем шли Бренк, Пересвет, Яков и ещё двое дружинников, остальные остались внизу с лошадьми. Они тут же развели костёр и стали готовить еду. Дым тонко и тепло разостлался по склону и приятно щекотал ноздри...

Старец Варлаам, завидя поднимающихся к нему людей, приблизился к самому обрыву горы, скрестил на груди руки и ждал. Великого князя, оказавшегося возле отшельника первым, при взгляде на него поразили глаза старца на костлявом узком лице, окаймлённом густыми седыми волосами, — эти глаза были не похожи на глаза святых с церковных икон: благостные и отрешённые от грешного мира, да и сами черты лиц византийских богов отличались мягкостью и неподвижностью. Глаза отца Варлаама, цветом напоминавшие величавые летние воды родной Москвы-реки, смотрели внимательно и проникновенно, и в них на какой-то миг великий князь будто узрел отблеск вечности, словно на прозрачную до самой глубины воду неожиданно упал утренний луч солнца, высветив что-то такое, о чём трудно высказать словами, а только можно почувствовать сильным сердцем. Вот такие же точно глаза святых на иконах будет рисовать через десяток лет Андрей Рублёв, произрастающий сейчас, как жадный до жизни хмель, где-то в бескрайних просторах, пока не ведая о том, что в этих глазах он передаст те же отблески вечности и красоты своей земли, какие увидел в глазах провидца князь Дмитрий, которого от звания Донского отделяло всего лишь несколько месяцев...

Дмитрий Иванович упал на колени перед отцом Варлаамом, ощутил на голове мягкое прикосновение пальцев и услышал повелительное, но сказанное шёпотом:

— Встань, великий князь...

Вздрогнув оттого, что старец узнал его сразу, Дмитрий Иванович поднялся, ткнулся губами в его руку и только тут обратил внимание на толстые узловатые пальцы отшельника, невольно подумал: «А прикоснулся-то ими как...»

Отец Варлаам, высокий, сухой до черноты, согбенный от долгих молитвенных бдений и поклонов, пригласил гостей в свою землянку, стал расспрашивать, как доехали, что видели и давно ли были у Сергия Радонежского?.. Выслушав и приняв дары из рук Пересвета, старец поблагодарил и попросил гостей оставить его наедине с московским князем. Пересвет, Бренк, Яков и дружинники удалились.

Отец Варлаам посмотрел на Дмитрия Ивановича долгим пытливым взглядом, и снова великий князь уловил в глазах старца странные отблески.

— Княже, я чувствую в твоём сердце силу... Как в одной капле отражаются все моря и реки, так и в твоём сердце я ощущаю биение всех сердец русских людей... Да, нелёгкое дело — победить несметное ордынское войско... Но прислонись грудью и левым ухом к стене землянки — и ты услышишь мощное биение! Это биение здоровых сердец, и твоего, и сотен тысяч, которые жаждут победы!.. Ты победишь, великий князь, веди за собой людей! Они ждут и надеются на тебя. Слышишь, как сквозь ровное биение прорываются частые звоны молотов о наковальни — это русские мастера куют мечи, топоры, наконечники копий, и такие звоны идут по всей великой Руси... А вот и скрип тяжёлых подвод, значит, сбираются к Москве ратники, слышишь, как радостно звучит голос мудрого Боброка, встречающего их на белой кремлёвской стене?.. И дзинькает колокольцем заливистый смех твоего сына Васятки, — при этих словах Дмитрий Иванович улыбнулся, ощутив снова, как соскучился он по своим родным и близким, по Москве.