Владимир Афиногенов - Конец черного темника

Когда втискивали поросёнка в сумку, он издал такой визг, что пассажиры шарахнулись в стороны. Мы почти бегом бросились к выходу. Я задёрнул замок сумки, оставив щёлку, чтобы было посвободнее дышать животине. Сели в такси.

— Я ведь что сюда-то к вам приехал... После уборочной у меня отпуск небольшой образовался, а семьёй я не обременён, вот и поручили мне односельчане перед праздником Покрова прикупить что-нибудь в столичных магазинах. Да мне и самому на стольный град ещё раз взглянуть захотелось. Годы-то мои на исходе...

Я сказал водителю, чтоб повёз он нас по улице Горького [53] Ныне, как и прежде, — Тверская. к Кремлю, чтобы смог полюбоваться Силуян золотыми куполами соборов, а потом выехали на проспект Мира, где в конце его высится гостиница «Космос», чтобы проехали мы и мимо неё и мимо Ростокинского акведука, построенного в конце восемнадцатого века и именуемого в народе Миллионным мостом.

Позолота куполов кремлёвских соборов при вечерних электрических огнях не возымела действия на Силуяна. «Не играют, — сказал. — На них любо смотреть при солнце». Не обратил он особого внимания и на рубиновые звезды...

— А не махонькие? — поинтересовался он. А когда узнал, что размах крыльев звёзд пять метров, не удивился, высказался: — В детстве, когда беспризорничал, мне пришлось видеть вместо них орлы российские... Вот они были большими! А может, мне казалось?.. Потому что сам был махонький... — и Силуян в руку хихикнул.

Водитель такси удивлённо посмотрел на него.

Глядя на Ростокинский акведук, снова спросил Силуян Петрович:

— Неужто миллион рублей на этот мост истратили?

— Говорят, да. А ещё говорят, что Миллионным-то он зовётся оттого, что миллион крепостных крестьян работало здесь.

— Ишь, люду-то сколько! — восхитился Силуян. — На Мамая Дмитрий войско в десять раз меньше повёл, чтоб Русь освободить. А тут — миллион, а мост-то вроде сейчас никому и не нужен...

— А ведь мы, Силуян Петрович, едем в сторону Троице-Сергиевой лавры по так называемой бывшей Троицкой Большой дороге. Тут она проходила. По ней за благословением на битву к Радонежскому ездил, как сам знаешь, великий московский князь с братом Владимиром Серпуховским, а позднее по Троицкой Большой возили в Москву железо и медь, меха и золото из Сибири. С Камы — соль, из Архангельска — белорыбицу и красную рыбу, из Вологды и Костромы — сушёные грибы и мёд.

— И сейчас возят?

— Вот походишь по магазинам — увидишь...

Таксист громко захохотал и своим откровенным смехом привёл в немалое смущение Силуяна Петровича.

А дома стол уже был накрыт. Поросёнка мы посадили в ванну, и дочери, взяв губку и мыло, запёрлись и стали его купать. Из ванной теперь слышались шум воды, довольное хрюканье и радостные возгласы. Потом жена подала им банку молока, чтоб покормить животину.

За столом, увидев, как утомился Силуян, почти не говорили: лишь перекинулись парой слов об уборочной, о родных в Смекаловке, о деревенском житье-бытье. И ещё раз утвердились во мнении отвезти поросёнка в Загорск.

— И я поеду! — встрепенулся Белояров. — В церковь схожу, причащусь...

— Хорошо. Завтра суббота. У жены и старшей дочери — школа, а младшую с собой возьмём, — я кивнул на ванную комнату. — Скажем, что повезём поросёнка к тете Марфе откармливать. Она с радостью согласится.

На том и порешили.

Утром по привычке я поднялся рано. Тихо выглянул из спальми, вижу — стоит Силуян возле книжного шкафа, где за стёклами видны иконки Божьей Матери и Иисуса Христа, приобретённые мною по крещению дочерей, и творит молитву. Слышу его шёпот и глубокие вздохи, после которых следуют длинные паузы... Так молится очень одинокий человек.

— Царица моя преблагая, надеждо моя Богородица!.. Приятелище сирых и странных предстательнице... Скорбящих радосте, обидимых покровительнице!.. Зриши мою беду... Зриши мою судьбу и скорбь... Помози мя яко... немощну... Окорми мя яко странна... Обиду мою веси... разреши ту, яко волиши... Яко не имам иныя помощи... разве Тебе... ни иныя предстательницы, ни благия утешительницы... токмо Тебе!.. О, Богомати!.. Яко да сохраниши мя и покрыеши... Во веки веков... Аминь.

Перекрестился ещё раз и задумался... Наверное, своих вспомнил, убиенных, жену и детей...

Увидел, что я не сплю, слегка смутился, обратился ко мне:

— Молюсь, и тебе бы посоветовал восславить Деву Марию. Её День Великий сегодня... День Рождества. Как сказал святитель Иоанн Златоуст, «...дева Ева изгнала нас из Рая, через Деву Марию мы обрели вечную жизнь — чем осуждены, тем и увенчаны».

— Силуян, ты и молитвы помнишь, и дословно высказывания святых изрекаешь...

— А как ты думал?! Не тать же я, хотя ты меня за него при первой нашей встрече и принял...

«Вот так уколол... Уколол! Ведь никогда ранее об этом и слова не молвил, ни намёком, ни жестом не выдавал... Да и я, олух, думал: ни о чём не догадывается Силуян...»

— Извини, если что не так сказал... Не печалься. Знай, что Рождество Пресвятой Богородицы празднуется христианами как день всемирной радости. Ибо Деве Марии, по замыслу Божию, надлежало послужить тайне Воплощения Бога Слова — явиться Матерью Господа нашего Иисуса Христа.

— Расскажи о Ней... — прошу Силуяна.

— Родилась Дева Мария в небольшом галилейском городе Назарете в семье праведных Иоакима и Анны. Анна была неплодна. Но супруги не теряли надежды на милость Божию, и они дали обет посвятить дитя, если оно родится, Богу для служения в храме. Господь исполнил их прошение. Архангел Гавриил принёс Иоакиму и Анне, достигшим уже преклонных лет, радостную весть: молитвы их услышаны Богом, и у них родится Преблагословенная Дочь Мария, через которую будет даровано спасение всему миру.

Дева Мария жила при храме, учась и работая. Когда она выросла, то, по обычаю, её должны были выдать замуж. Но она сказала, что дала обет никогда не выходить замуж и посвятить свою жизнь Господу. Тогда Марию взял к себе на попечение дальний её родственник, вдовец, плотник Иосиф, живший тоже в Назарете.

Ну, а о том, как однажды явился к ней Ангел и сказал, что Дух Святый найдёт на Неё, и сила Всевышнего осенит Её, и она зачнёт во чреве, и родит Сына Божия, ты прочтёшь в Евангелии от Луки...

...В электричке поросёнок, которого дочь назвала по знаемой только ею ассоциации Рудькой, нам особых хлопот не доставил; почему-то на её коленях в спортивной сумке он сидел смирно.

За Мытищами пошли рощи. Деревья стояли в золотом осеннем убранстве, а даль полей была грустна и одинока...

Поросёнок заснул, и дочь, убаюканная монотонным стуком колёс и покачиванием вагона, тоже заснула. Я легонько взял спортивную сумку к себе, а Силуян, наклонившись ко мне, доверительно сообщил:

— А я ведь посох-то Пересвета снова руками трогал...