Владимир Афиногенов - Конец черного темника

Оказавшись на середине реки, гребцы, сидящие по левому борту, вдруг подняли вёсла, и лодка резко повернулась к скалистому утёсу, торчавшему огромной пикой на фоне синего неба. «Куда это правит повелитель? Что он задумал?» — вопрошал про себя Дарнаба, не скрывая уже своего волнения. Пальцы его, сжимающие борт лодки, заметно дрожали.

Мамай резко повернулся к нему, ощерив свои редкие крупные зубы в жёсткой улыбке и вперив в лицо итальянца какой-то отрешённый, весь в себя углублённый взгляд, медленно заговорил:

— Ты учёный человек, Дарнаба. Ты повидал много стран и народов, много делал зла и много сносил от людей... Скажи: во что веришь?.. — и, увидев на лице итальянца замешательство, поднял руку. — Молчи. Знаю... В силу стрелы, кинжала и яда. Это всё очень просто, Дарнаба. Так же просто, как день зачинается с восхода солнца, жизнь человека с первого крика ребёнка, вылезающего из чрева матери на этот солнечный свет, и всё потом кончается мраком: день — ночью, жизнь человека — могилой. И нет на земле ни одного человека, который мог бы избежать иной участи. Как хотелось Потрясателю Вселенной жить на земле вечно, но великий китаец [68] Великий китаец — так звали Чан Чунь-цзы. Вместе с другими мудрецами он жил в горах, отыскивая философский камень «дань», приносящий долголетие. сказал ему на это прямо в лицо, не боясь, что может умереть, не показав своей крови [69] Умереть, не показав своей крови, значит быть удавленным тетивой. : «Жить вечно не будешь, ты смертный, как все, и тело твоё, разложившись в пыль, смешается с пылью земли...»

За прямой и честный ответ Потрясатель Вселенной щедро наградил мудреца и отпустил его домой в сопровождении своих тургаудов.

Я тоже хочу услышать честные и прямые ответы на свои вопросы.

Дарнаба влил в свои глаза побольше собачьей преданности — жизнь научила его немалому актёрскому мастерству. Мамай, взглянув на него, расхохотался, положив на плечо итальянца свою заросшую чёрным волосом руку, сказал сквозь выступившие от смеха слёзы:

— Не надо, Дарнаба. Ничего не говори... Молчи!

Когда до берега оставалось с десяток метров, Дарнаба поднял голову и на самой вершине утёса увидел обнажённого до пояса человека. Он стоял прямо, вытянув вперёд руки и опершись ими на палку толщиной в руку, с двумя рогульками на конце, похожую на посох, с которым ходят русские иноки. Дарнаба встречал их однажды, когда по секретному поручению генуэзского консула проходил русскими землями к литовскому князю Ольгерду...

Ветер шевелил густую чёрную бороду обнажённого до пояса человека — это был явно не монгол. На голове у него топорщилась высокая шапка, заканчивающаяся металлическим шишаком.

Он даже не шевельнулся, когда лодка причалила к берегу. Мамай подал знак гребцам остаться и, кивнув головой Дарнабе и Козыбаю следовать за собой, ступил на каменную лестницу, ведущую на вершину утёса.

Повелитель был тучен, но легко, без одышки поднимался наверх, так что Дарнаба с постельничим Козыбаем еле за ним поспевали.

Когда Мамай занёс ногу на последнюю ступеньку, обнажённый до пояса человек положил не спеша посох на каменные плиты, выпрямился и, скрестив на груди руки, лишь склонил голову, а не кувыркнулся в ноги повелителю, не пополз на коленях к нему, чтобы поцеловать край халата, как это принято у ордынцев. «Чудеса!» — только и мог отметить про себя Дарнаба.

— Прорицатель, маг и великий учёный из Ирана Фериборз, знающий бессмертную «Авесту» [70] «Авеста» — собрание священных гимнов древних иранцев. , — представил его «царь правосудный».

И опять гордый поклон головы в сторону спутников повелителя и скрещённые на груди руки.

Дарнаба внимательно взглянул на его пальцы, унизанные золотом, и задержал взгляд на указательном правой руки, на котором был надет перстень с изображением отдыхающего льва. Перстни со львом можно увидеть на пальцах многих, кто богат и знатен, но вот такой — тонкий, изящной работы, в котором лев не вырезан из цельного кусочка золота, а впаян в ободок, — Дарнаба видел впервые.

«Постой, постой... — начал вспоминать итальянец, — а впервые ли?!» Какая-то смутная догадка промелькнула в его голове, и он постарался побыстрее опустить глаза, согнувшись в ответном поклоне...

Иранский прорицатель снова взял в руки посох и, стуча им по камням, повёл всех в пещеру, вырубленную в скале. Там уже горел огонь. Дым уходил через отверстие наверху. Дарнаба увидел в одном из углов пещеры поставленные друг на друга деревянные бочонки, а в другом — низкий столик, на котором стояли серебряные кубки. Маг и великий учёный пригласил их сесть за этот столик. Итальянец взял в руки кубок и вздрогнул: на нём он увидел крылатого грифа, держащего в своей чудовищной пасти голову оленя...

Сам прорицатель не сел, а встал посреди пещеры возле огня и, стукнув посохом о камни ещё раз, обратился к Мамаю:

— Повелитель полумира, великий и несравненный, я вижу в твоих глазах желание узнать правду на вопросы, поставленные перед собой в тиши и уединении. Ты можешь и не повторять их вслух, угадываю, о чём скорбит твоя душа и что требует твоё гордое сердце... Я отвечу... Я отвечу тебе, как если бы ты был один, несмотря на присутствие этих людей, которым, как я понял, ты доверяешь, — маг метнул жгучий взгляд в сторону Дарнабы и Козыбая, а Мамай ехидно поджал губы. — Да, я — прорицатель! — голос обнажённого до пояса сорвался на крик. — Прорицатель, знающий тайну земли и неба, о великий. Я могу выпускать свою душу из тела, и она, превратившись в ястреба, будет наблюдать сверху; превратившись в орла, начнёт видеть всё со всех сторон... Буйные ветры понесут меня вверх, и пять народов покажутся пылинкой... А когда я вознесусь до облаков, то одно моё крыло будет на небе, другое — на земле... Ведь я напился сомы! — неожиданно замолчал прорицатель и, застыл как изваяние...

Потом он прислонил посох к стене пещеры, подошёл к углу, где стояли бочонки, взял один и хотел поставить на стол, но Мамай жестом руки остановил мага.

— Не надо, прорицатель, сегодня не надо... У меня много дел впереди. Ты пропой нам гимн из твоей «Авесты». Будем слушать!

«Вот оно что?! — про себя воскликнул Дарнаба, искоса взглянув на Мамая, — вот тебе и великий трезвенник... Теперь понятно, почему ты не любишь вино, раз предпочитаешь напиток другого свойства».

Дарнаба хорошо знал, что такое сома... Он знал и множество священных гимнов из иранской «Авесты»...

— О «царь правосудный», не зря взявший себе это имя, ведаю я, что тебе приятно будет послушать строки о «блаженной обители» — горе Высокой Харе, на которую могут попасть живыми лишь боги и самые выдающиеся и справедливые герои... Слушай, о великий, слушай священный гимн! — снова начал говорить прорицатель и маг. — На светящейся Высокой Харе нет ни ночи, ни тьмы, ни холодного ветра, ни знойного, ни губительных болезней, ни созданной дайвами [71] Дайвы — древнеиранские божества, демоны зла. Были и добрые боги — асуры, главным из которых являлся Ахурамазда. скверны, и не поднимается туман от Высокой Хары... У подножия Высокой Хары лежит море — «зрайа» — по имени Воурукаша, имеющее широкие заливы, могучее, прекрасных очертаний, глубокое, с далеко простирающимися водами. В него низвергается с вершины Хары бурный поток Ардви. Посреди моря есть чудесный остров, где живут священные животные и растут диковинные растения и туда слетаются чудесные птицы. А люди живут прекраснейшей жизнью. Там мужчины и женщины, самые лучшие люди...