Владимир Афиногенов - Конец черного темника

Вскоре получили от Родиона Ржевского сведения, что Мамай дошёл до устья Воронежа и кочует там, ожидая созревания и уборки русских хлебов, чтобы ими воспользоваться для прокормления своих туменов и ордынского люда.

А гонцы по сбору русской рати почти все прибыли обратно в Москву, за исключением тех, кто поскакал в дальние города. И следом за гонцами шли конные полки со своими хоругвями, стягами и большими знамёнами до шести метров длины. Их несли сильные знаменосцы, как правило, богатыри.

Первыми привели в Кремль воинов князья белозерские, и видно стало, что хорошо подготовлено к бою их войско. Пришли со своими силами князья: Семеон Фёдорович, Семён Михайлович, Андрей Кемский, Глеб Каргопольский, князья ярославские: Роман Прозоровский, Лев Курбский, князь Дмитрий Ростовский, и с ними князья многие, и бояре, и дети боярские. Уже будто гром гремит во славном городе Москве. Стучит сильная рать великого московского князя Дмитрия Ивановича, брата его двоюродного Владимира Андреевича Серпуховского.

Простые смерды, вооружённые топорами, самодельными пиками, лишь единицы в кольчугах и сапогах, смазанных жиром, а многие в лаптях и бахилах [85] Бахилы — защитные чулки из какой-либо ткани, надеваемые поверх обуви, а за неимением ее — на голую ногу. шли по равнинным полям к Москве, а за ними тянулись подводы с хлебом и бочками с квасом и водой — едой и питьём на дальную дорогу. На одной из них сидел Григорий Холопищев, беспечно покачивая ногами в такт поскрипывающим колёсам, и зорко всматривался в приближающиеся золотые маковки церквей. Рядом с ним постукивали о сложенные щиты и мечи железные шлемы. Холопищев снял кольчугу и сидел в одной полотняной рубахе. Чуть поодаль за подводами, в которые были впряжены быки, скорым шагом шла группа молодых людей, которые шутили, смеялись, подначивали друг друга. И одеты они были в справную одежду, побогаче. Холопищев с затаённой радостью посматривал и на них — это были парни из одного с ним села, более зажиточного, чем другие. На сходе, как только пришла к старосте грамота от великого князя московского, решили над молодыми старшим в походе назначить Григория. А отец его начальствовал сейчас над мужиками постарше, у которых ещё бродила в руках сила и ноги крепко ходили по земле.

Эти вели себя спокойно и с неодобрением посматривали на молодёжь. Они видели, проходя хлебным полем, как колосья теряли в пыль крупные зёрна, и их сердца обливались кровью: сейчас бы урожай убирать, а они идут на войну... Сами-то ладно — останутся живы или нет, дело понятное, главное, как без них будут кормиться жёны и дети?..

— Ах, ирод, зверь, как подгадал, в аккурат к урожаю... Молотить бы этот хлебушек теперь, а мы не на гумно идём, а на него, супостата, змея ордынского, — говоривший это мужик с окладистой бородой кивнул головой на цепы [86] Цеп — ручное орудие для молотьбы, состоящее из ручки и прикрепленного к ней ремнем деревянного била. , что лежали в подводах. — Пока с ратными делами управимся, хозяйственными и некогда будет заниматься. Там и белые мухи полетят. Вот бабы с детьми без хлеба насидятся...

— Полетят, полетят, — передразнил бородатого высокий худой смерд с заячьей верхней губой, кадыкастый, с впалыми щеками. — Ты ещё с этим ратным делом управься... Вона, говорят, какая силища прёт. Когда мы с тобой с проломленной башкой лежать будем, нам эти белые мухи нипочём станут. Так же, как и бабы с ребятишками. Сытые они аль голодные...

— Жердина ты окаянная, чувал с просом! Какие речи балаболишь?! — строго прикрикнул на него бородатый. — Я тебе счас по сопатке смажу!

И уже было сцепились два мужика, но тут кто-то крикнул:

— Верховые из Кремля! С каким-то стягом... Ишь, как скачут!

Резко осадив коней, верховые обдали комьями земли передних пешцев, закрутились возле подвод. Судя по стягу, прискакавшие — вестники самого московского князя.

— Кто старшие? — спросил грозный по виду гонец.

Ему указали на Холопищевых:

— Вот они: отец и сын.

— Не велено вам в Кремль заезжать. А держать на Чертолье и уртоном стать.

— Как не велено? — спросил Григорий и пристукнул кулаком по железному шлему.

— Так и не велено. Приказ князя Боброка. Сейчас в Кремле людей видимо-невидимо. Вы мешаться только будете.

— Вона как! — протянул тот, кого назвали Жердиной. — Мешаться, значит... Вона.

— Ну, ну, поговори у меня. Плетей захотел?! — прикрикнул на мужика один из верховых.

Покрутившись малость среди подвод для порядку и солидности, гонцы пустили коней вскачь. А бородатый, обернувшись, сказал:

— Ну почему, Жердина, у тебя такой характер скверный?.. Всё норовишь кольнуть, как овод, в лошадиный зад...

— Я, можа, за князей этих жизню свою иду положить на поле брани, а они, вишь, до себя не пускают... Рылом, значит, не вышли.

— Нет, сосед, жизнь мы идём положить на поле брани не только за князей да бояр, а за Русь нашу обчую, за детей своих, за жён, отцов и матерей, за дома свои, за землю... — тихо и вразумительно сказал отец Григория и, вхмахнув кнутом, зычно крикнул: — Поворачивай на Чертолье! Поворачивай.

Главная жена Тохтамыша Дана-Бике, напудренная и убранная ясырками [87] Ясырка — пленная рабыня. , сидела на нижней ступеньке трона, как кукла, и ласково одаривала взглядом миндалевидных глаз сокольничего мурзу Кутлукая, скрестившего ноги в углу на шёлковой китайской подушке. В другом углу палаточного летнего дворца царя Синей Орды на такой же подушке устроился мурза Джаммай. Оба мурзы ненавидели друг друга, и оба знали об этом, но никогда не показывали вида.

Джаммай думал, что как только Тохтамыш окрепнет, наберёт силу как правитель степи, наверняка тогда синеордынский царь заменит Дану-Бике более молодой и пригожей ханшей; сейчас же Дана-Бике имела на мужа огромное влияние, так как приходилась родной сестрой главной жене Тимура.

А пока она благоволит к Кутлукаю, нечего было думать о мести.

В мыслях своих Джаммай оказался прав: Тохтамыш став во главе Золотой Орды, по истечении некоторого времени отдалил от себя Дану-Бике, и Кутлукай оказался без поддержки.

В обязанности Кутлукая, как сокольничего, входила и такая: следить за тем, чтобы не украли яйца той породы соколов, которая была единственной в своём роде. Но коим-то образом несколько таких яиц оказались у царя Средней Азии Тамерлана. Кутлукая обвинили в злейшем воровстве, и Тохтамыш приказал посадить его на чугунный котёл, в котором находились крысы. Это была самая страшная даже по тем временам пытка: крысы, чтобы выбраться на волю, проедали человеку его внутренности...

Но сейчас всё обстояло мирно и чинно. Тохтамыш, одетый в расшитый золотом халат, в тюбетейке, увенчанной кистью из тонких золотых волокон, при сабле, рукоятка которой была отделана жемчугом и рубинами, дремал на троне. Временами он открывал свои сарычиные [88] Сарыч — хищная птица. глаза, и тогда они загорались огнём: Тохтамыш вспоминал Мамая... Но вот снова веки опускались, и перед мысленным взором синеордынского царя проносились табуны кобылиц. Кобылицы были слабостью Тохтамыша — не жеребцы, не аргамаки, а именно — кобылицы, дающие молоко. Дворец царя окружали тенистые деревья. За ними располагались восемьдесят сараев, то есть хозяйственных хуторов для содержания дойных кобылиц. Помещения соединялись множеством труб. Молоко по этим трубам сливалось в общий резервуар. Из молока делали кумыс, который по серебряным трубам поступал во дворец.