Владимир Афиногенов - Конец черного темника

— Знаешь ли, господин отец наш, что хан Мамай идёт на Москву, чтобы пленить землю Русскую, хотя веру Христову осквернить, хотя и церкви Божии разорить... Мы же, господин отче, слышали, что великий князь Дмитрий Иванович силой Божьей, высоким смирением ополчился противу них и хочет, отче, за веру и землю свою умереть.

Хитрый владыка, сразу уразумев хотение бояр, сделал вид, что не понял, зачем пришли они к нему, и вопросил:

— А по какой надобности вы ко мне-то пожаловали?

— Господин отче святый, а пожаловали мы к тебе, чтобы ты благословил нас принять победный аль мученический венец вместе с сынами русскими московской земли...

— Вижу, что решено это вами в согласии, — и владыка покосился на левую руку влиятельного на вече боярина Фомы Михайловича Красного, на среднем пальце которого поблескивал массивный золотой перстень с рубином. Этот взгляд мигом перехватил Игнатий...

— Что ж, — продолжил архиепископ. — Благословляю на святое дело! Идите теперь, повелите народу собираться и, пойдя, скажите народу: захочет ли он бороться против поганых? И я там говорить буду.

— Спасибо, отче!

Бояре и купцы удалились, а Игнатий с Андрейкой подошли под руку новгородского владыки и тоже получили благословение. Тогда Игнатий передал Евфимию пожелание здоровья и многих лет жизни от Дмитрия Ивановича и Боброка Волынского, которого архиепископ знал и чтил с давних пор.

Владыка в свою очередь спросил о здоровье великого князя и его верного воеводы, сказав о нём: «Зело красен муж!», и с благодарностью от Софии и всех христолюбивых людей новгородских принял дары.

И тогда-то Игнатий передал просьбу свою и Захарии Тютчева об устройстве в ученики к иконописцу Феофану Греку Андрейки Рублёва. Рассказал Стырь архиепископу как на исповеди о невесёлой жизни сироты в плену, как терпел унижения, а чтобы показать успехи мальца в рисовании, упомянул о том, что рисовал самого хана Мамая, и тому нравилось. Да тут только понял Игнатий—дал маху, ибо владыка стукнул посохом об пол и воскликнул:

— Грешен малец, грешен!..

— Владыка, святый отче, помилуй! Несмыслёныш... — взмолился Стырь. — Это сейчас он слегка подрос, а тогда глуп был...

То ли оттого, что пожалел владыка сироту, то ли дарами доволен остался, нисходя, произнёс:

— Ладно... После веча служка отведёт мальца в церковь Флора и Лавра [95] Во время Великой Отечественной войны гитлеровцы разобрали эту церковь до основания, использовав камень, из которого она была выстроена в 1379 году, в качестве щебенки для мощения дорог. . Там Феофан купольный барабан кончает расписывать.

— Благодарю вас, отче.

— Передай и мою благодарность князю Дмитрию и воеводе Боброку.

Облобызав протянутую руку архиепископа, Игнатий и Андрейка побежали на Ярослав двор, где гудел вечевой набат и куда уже начал стекаться народ.

За свою короткую жизнь Андрейка такое лицезрел, что его и удивить-то, казалось, было нечем; ан нет, вскоре ему предстояло увидеть дотоле чудо невиданное и неслыханное, как новгородское вече... И взрослый Стырь был поражён этим зрелищем... Да что там Андрейка или Игнатий?! Не скрывает своего восхищения и летописец, оставивший нам такие строки:

«Подходит к помосту люд, у многих в ухе серьга. Тут и скурры (скоморохи)... Неугодны они христианской церкви, а народ за них... Иной привязав вервь ко Кресту купольному, а другий конец отнесёт далече к земным людям и с церкви той сбегает вниз, единою рукою за конец верви той держась, а в другой руке держаще меч наг... А иный летает с храма или с высоких палат, полотняные крилы имея, а ин, обвився мокрым полотном, борется с лютым зверем леопардом; а ин нагим идёт во огнь...»

А над всем царит вечевой помост. Сбирающимся на него боярам хорошо видна кремлёвская стена под шатровой двускатной крышей, внизу — уже многоголовое колыханье смердов в матерчатых закруглённых шапках. Сверху архимандрит Юрьевского монастыря — он тоже непременный член боярского совета — взирает на скуфейки своих монахов. А вот и мастеровые подошли с разных концов Новгорода, с заведомо припасёнными осиновыми дрынами под кафтаном. Каждый человек на вече блюдёт нравы и образует голос той улицы, где живёт, и хозяина, к кому принадлежит... Много и свободных граждан. Те тоже стоят особой кучкой...

А набат гудёт, гудёт!

Но вот звонарь на колокольне святой Софии обрывает звон, раскатывающийся за пределы города: над Ильмень-озером, над равнинными полями и дубравами... И верят новгородцы, что их вечевой колокол слышат люди многих городов великой Руси...

На помост поднимается владыка и начинает речь:

— Мужи великого Новгорода, от мала до велика! Услышите, сыны человеческие, мои слова о том, какое гонение пришло на веру Христову! Поганый Мамай идёт на Русскую землю и великого князя московского, Дмитрия Ивановича, хотя веру Христову осквернить и святые церкви разорить и род христианский искоренить. Князь же великий Дмитрий Иванович помощью Бога вооружился против поганого этого Мамая и хочет ревностно за Христову веру пострадать. Молю вас, сынов своих, и вы с ним подвигнитесь веры ради Христовой и получите вечную жизнь...

— За ради веры Христовой мочно! — крикнул один невзрачный смерд в кафтанишке выше колен, в сбитых поршнях...

— Замолчи, крючок согбенный! Хлеб убирать надоть... Детишки... — оборвал смерда здоровила-сосед.

В народе уже началось брожение...

— Тиш-ш-ша! Тиш-ш-ша! — крикнули с помоста.

Дали слово Фоме Михайловичу Красному.

— За ради веры Христовой пострадать мочно, как сказал смерд, а и прав другой — хлеб убирать надоть... А рази, когда на нас нападали ливонцы, Москва помогала?! Почему же мы должны ей помогать?! — выкрикнул в вече.

Народ заколыхался, а у Игнатия на миг отнялся язык, лишь подумал: «Вот, оборотень, а обещал... Какой перстень отдал!»

Но Красной не был бы им, чтобы не поиграть на живых струнах людских...

— Но сейчас время иное... Сейчас решается вопрос быть ли Русской земле вообще или не быть... Слышал я, что Мамай похвалялся: «Завоюю Москву, сяду в ней царём и всю Русь закабалю!» Други мои, мужи новгородские, рази допустим такое?! — завернул речь в другое русло боярин.

— Не допустим! — загудела толпа.

— Ты хлеб... детишки... Зачем тя хлеб, когда харя как у борова? — укорил здоровилу «крючок согбенный».

— Замолчи, балабол, счас по хряси съезжу!

— Попробуй, — хорохорился смерд в кафтанишке.

И — хрясь по хряси: у смерда сопатка вдребезги, из неё — кровь. Залила здоровиле рубаху.

— Ах ты, гад, добро портишь!

И снова — хрясь по разбитой хряси.

Но тут здоровиле меж лопаток дрыном хватили — парень закрутился юлой, сшиб силача, боровшегося с леопардом...

Зверь оскалил клыки и попёр на народ.