Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

Кони, подводы, орудийные запряжки медленно ползли, поднимаясь с увала на увал.

Ручные часы Ивлева показывали уже седьмой час, но темно-пепельное небо в сплошных облаках не позволяло рассеяться предрассветному сумраку. На телеграфных проводах черными комьями виднелись встревоженно каркавшие вороны.

«Все так мрачно, как перед походом князя Игоря в половецкие степи… — невольно думал Ивлев. Он не успел позавтракать и теперь, вытащив из кармана шинели кусок серого хлеба и луковицу с салом, завернутые в обрывок старой газеты, жевал эту немудреную снедь. — Что принесет новый поход? От станиц были посланцы, заверяли, что казаки будут встречать хлебом и солью… Большевики угрожали переделом земельных участков и разонравились казакам. Но станут ли казаки сражаться под знаменами Деникина?»

12 июня дивизия Маркова атаковала станицу Шаблиевскую.

Красные упорно сопротивлялись и только под вечер начали оставлять станицу. Их бронепоезд, прикрывая отступление, медленно уходил и посылал снаряд за снарядом. В лучах предзакатного солнца кроваво багровели белые клубы паровозного пара и дыма.

Руководя боем, Марков одним из первых появился на железнодорожном переезде, у поднятого шлагбаума. Снаряды бронепоезда, падая, вскидывали в воздух черные комья земли. Осколки с визгом и жгучим посвистом вонзались в шпалы, в насыпь переезда, даже в бревно шлагбаума, но Марков держался так, будто был огражден непробиваемой броней. Он стоял неподвижно и смотрел на станицу, на улицах которой все еще шла перестрелка.

Раньше Ивлев как-то мало опасался за жизнь Маркова, верил в счастливую звезду генерала. А сейчас вдруг стал проявлять крайнюю нервозность. Ну зачем Марков торчит на переезде? Ведь его неизменная белая папаха — слишком заметная мишень…

— Ваше превосходительство, — решил вмешаться Ивлев, — из-за будки поле боя отлично видно. Прошу вас пройти туда.

— Я и отсюда хорошо вижу.

Два снаряда, один за другим, разорвались у самого переезда, и капитан Дюрасов, стоявший в пяти шагах от Маркова, взмахнул руками и упал. Один осколок начисто сорвал ему подбородок, другой рассек голову.

— Ваше превосходительство, — взволнованно проговорил Ивлев, — красные явно пристрелялись к нашей группе… Не ровен час… Сойдите, бога ради, хоть с насыпи…

Марков не шевельнулся, только брови его сдвинулись над переносицей.

Подбежал Родичев.

— Ваше превосходительство, Сергей Леонидович, — задыхаясь, проговорил он, — Шаблиевская освобождена. Поедемте посмотрим, каковы наши трофеи!

— Успеем! — сказал Марков и стремительно зашагал вперед по шпалам.

Родичев отстал от генерала и начал сетовать:

— Бой кончился, броневик почти скрылся. Надо бы…

Он не договорил, как бронепоезд послал еще один снаряд, оказавшийся роковым. Этот снаряд разорвался совсем близко. У Маркова с головы слетела папаха, и весь затылок вдруг кроваво заалел. Ноги генерала подломились резко в коленях, и Родичев едва успел подхватить его на руки.

Ивлев поднял с земли разорванную осколком генеральскую папаху, машинально сунул ее за пояс.

— Помогите же! — отчаянно закричал Родичев, стараясь удержать Маркова на ногах. — Дайте бинт!

Ивлев лихорадочно извлек из кармана шинели индивидуальный пакет и еле справился с трясущимися руками, чтобы разорвать его.

Повернув генерала вниз лицом, Ивлев и Родичев с ужасом увидели, что у Маркова был не только раздроблен затылок, но и вырвано плечо.

В бессильном отчаянии Ивлев заскрипел зубами: «Лучше было потерпеть поражение под этой Шаблиевской, чем потерять Маркова. И не в бою, а после боя. Какая нелепость!» Он не своим голосом закричал:

— Санитары!

Маркова положили в ближней к железной дороге хате.

Сумерки быстро сменились темным вечером, и Ивлев при слабом, колеблющемся свете маленькой коптилки с трудом различал генерала, лежавшего на широкой лавке. В избе, больше чем наполовину занятой громадой русской печки, уже скопился удушливый запах аптечных лекарств. Врачи, хлопотавшие около тяжелораненого, ни о чем не говорили, но при каждом стоне и вздохе его сокрушенно покачивали головой. По темному, закопченному потолку мрачной избы сонно ползали мухи.

Ивлев с Инной вышли во двор.

Небо, сплошь, густо обложенное лилово-темными облаками, изредка освещалось далекими вспышками молний. Где-то тут, во дворе, ухал и плакал филин. Ухал дико, зловеще.

— Неужели Сергей Леонидович безнадежен? — произнесла Инна, вслушиваясь в звуки ночной птицы.

— Медики говорят: затронут мозг. Он может умереть, не приходя в себя.

В лиловом сумраке на этот раз ближе сверкнула молния. При ее ослепительном блеске филин, хлопая крыльями, медленно пронесся над двором и грузно сел на камышовый гребень крыши.

— Как вестник смерти! — со страхом прошептала Инна. — Вот и не верь в тринадцатое число…

При новой яркой вспышке молнии Ивлев отчетливо разглядел филина, его торчком стоявшие уши и желтые слепые зрачки круглых глаз.

Совсем сгустилась тьма, но к хате то и дело подходили офицеры и казаки, справлялись о раненом.

В полночь Марков неожиданно открыл глаза и что-то едва слышно проговорил. Сидевший у его изголовья Родичев потом утверждал, будто генерал сказал: «То офицеры умирали за меня, теперь я умираю за них».

Это были его последние слова.

Вскоре в горле у него что-то забулькало, захрипело. Ивлев увидел, как судорожно вытянулось тело генерала. Родичев, до этого державший руку раненого, осторожно положил ее на простыню и сказал:

— Пульса больше нет.

Все, кто сидел в избе, поднялись на ноги.

Оставаться подле умершего стало невыносимо тягостно. Ивлев вышел и долго молча стоял на крыльце, прислушиваясь к кромешной тьме ночи. С неба посыпал мелкий дождь, запахло сыростью земли.

Утром, едва сквозь пелену туманных облаков просочился красноватый свет, тело Маркова вынесли на казачьей черной бурке из избы и положили на санитарную линейку.

На улице, построившись двумя шеренгами, уже стоял эскорт.

— Слу-уша-й! На кра-ул! — раздалась команда, и стрелки вскинули винтовки, а офицеры обнажили шашки.

Наступила напряженная тишина. Повернув голову, офицеры и казаки скорбно глядели на останки своего начальника дивизии. Не успели начать похода — и такая потеря.

Ивлев и Родичев, которым было приказано сопровождать Маркова в Торговую, вскочили на коней.

— Трогай! — тихо распорядился Родичев.

Возчик беззвучно чмокнул губами и шевельнул вожжами.

По пути, в селе Воронцовке, тело было уложено в гроб из толстых еловых досок.

Перед вечером процессия прибыли в Торговую, и линейку с гробом остановили у штаба главнокомандующего.