Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

От нервного переутомления у Врангеля начались приступы лихорадки. Кутаясь в шинель, не снимая шапки, он ходил по салон-вагону и говорил:

— Как мало мы значим, когда течение оборачивается против нас.

2 декабря штаб генерала Драгомирова оставил Киев.

Шатилову наконец удалось связаться с Мамонтовым и заставить его стянуть свои части в район Панасовки-Таволжанки. Однако Мамонтов, несмотря на категорические приказы Врангеля, бездействовал и дал красной коннице глубоко охватить правый фланг Добровольческого корпуса, удерживающего линию рек Можь и Гнелица.

5 декабря генерал Улагай наконец прибыл в штабной поезд, стоявший уже на станции Рубежная. В тот же день Врангель в распоряжение Улагая предоставил бронепоезд, с тем чтобы он в Купянске сменил Мамонтова. Буденный продолжал довольно быстро продвигаться в разрез между Добровольческой и Донской армиями, заняв Старобельск и село Евсук. В силу этого Улагай на бронепоезде дальше станции Кабанье не смог продвинуться.

Мамонтов, глубоко обиженный заменой его Улагаем, сказался больным и выехал в штаб Донской армии, не дождавшись прибытия Улагая.

Всегда ровный, выдержанный, умеющий владеть собой, Шатилов теперь с явным раздражением сетовал:

— При нынешнем положении все наши стратагемы, всесторонне обдуманные, никем не выполняются. Донские части вконец распустились и отступают, отступают, не желая нигде задержаться.

Шкуро, отстраненный по настоянию Врангеля от командования корпусом, через несколько недель, когда Кавказская армия по требованию Кубанской рады была переименована в Кубанскую, был назначен ее командующим.

Узнав об этом, Врангель сказал:

— У Деникина совсем мозги пошли набекрень!

В декабре, несмотря на все меры, принимаемые энергичным и крутым Врангелем, несмотря на работу военно-полевых судов, Добровольческая армия не могла сколько-нибудь прочно задержаться ни на одном из намеченных рубежей.

В Донском бассейне днем часто шли необычные для этой местности дожди. Ночами мороз крепко схватывал лужи и землю, образуя на дорогах гололед, убийственный даже для подкованных коней.

Кавалерийские начальники доносили, что все дороги сплошной лед, лошадь стала обузой для всадника: она на каждом шагу скользит, падает; вспаханные же поля для передвижения невозможны. Многие части растеряли обозы, артиллерию, санитарные повозки. Участились случаи сдачи в плен целых казачьих сотен. Улагай, на которого Врангель возлагал особо большие надежды, доносил, что кавалерийская армия катастрофически разлагается. Несколько красных эскадронов могут безнаказанно гнать целые дивизии. Донские части хотя и большего состава, однако не выдерживают и самого легкого нажима красных.

Доктору Лукашевичу стало известно, что к 1 декабря в военных лечебных заведениях Дона и Кубани уже состояло 42 700 больных и раненых. Когда об этом доложили Врангелю, тот сказал:

— Армии как боевой силы нет!

— Да, дезертирство кубанцев приняло массовый характер, — добавил Шатилов.

11 декабря на станции Ясиноватой сошлись поезда Врангеля и Сидорина. Командующий Донской армии со своим начальником штаба генералом Кильчевским явились в салон-вагон командующего Добровольческой армии.

Врангель, которого в это время терзал жестокий приступ лихорадки, набросив на плечи романовский полушубок и спрятав руки под него, сидел, согнувшись, у стола. Он долго молча слушал Сидорина, жестоко критиковавшего стратегию и политику Ставки. Потом вдруг выпрямился и, сбросив с плеч полушубок, крикливо заговорил о том, что в эти трагические дни лишь твердость, решимость и спокойствие духа сильного волей и проницательного умом полководца могут спасти положение. Но эти спокойствие духа и твердость не может иметь Деникин, ибо ему не верят войска и в нем разочарованы почти все военачальники.

— Но, к сожалению, Деникина никто не смеет сменить, — заметил Сидорин. — А он лишен как политический руководитель ясного взгляда и сильного голоса.

— Да, — живо жестикулируя, горячо сказал Врангель. — Деморализация, разложение, внутренний паралич белой армии — все это произошло оттого, что не было вразумительной цели движения. За Родину, за спасение государственности?.. Это слишком абстрактно, недоступно солдатскому пониманию. Нужен ясный стимул, нужен новый вождь!

— А что, если нам, командующим армиями, собраться в Ростове и решить вопрос о немедленной смене Деникина? — тихо, вкрадчивым голосом спросил Сидорин, с опаской покосившись на Ивлева.

— Не беспокойтесь. Этот поручик-первопоходник давно разочарован в Антоне Ивановиче. А я должен вам честно и открыто сказать, что считаю наше дело проигранным. Нужно подумать о нашем будущем.

— Я не совсем с вами согласен.

— Как же вы со мной не соглашаетесь! — горячо запротестовал Врангель. — За время пребывания на посту командующего Добровольческим корпусом для меня стало совершенно очевидным, что дальнейшая борьба немыслима. На фронте находится лишь три-четыре тысячи человек, которые самоотверженно дерутся, а все остальное — это колоссальный тыл, развращенный до последней степени. Гвардейское офицерство и то занимается спекуляцией. Органы контрразведки давно превратились в притоны прожженных проходимцев. Они лишь способствуют спекулянтам отправлять военную добычу в тыл и реализовать ее на рынке. Май-Маевский развратил и «цветные войска», не организовал запасных частей для подготовки пополнений, допустил махровым цветом развернуться всем тыловым безобразиям, особым центром которых был Харьков как резиденция Май-Маевского. Почти год назад сам Деникин в своем циркуляре от 1 января 1919 года говорил следующее. — Врангель развернул папку с подшитыми в ней бумагами. — «Пьянство, разбой, грабежи, беззаконные обыски и аресты продолжаются, — отрывисто и четко читал Врангель. — Многие офицеры не отстают от казаков и солдат.

Растление нравов принимает угрожающие размеры. Имя Добровольческой армии, приобретенное безмерными усилиями, будет забрызгано грязью.

Я не нахожу поддержки в начальниках: почти всюду попустительство. Дальше этого терпеть нельзя. Самые высокие боевые заслуги не остановят меня перед преданием суду начальника, у которого безнаказанно совершаются безобразия». И этот циркуляр Деникина остался гласом вопиющего в пустыне. — Врангель закрыл и бросил папку на середину стола. — Если год назад, когда Добровольческая армия еще наступала на Москву, а не бежала, приказы главнокомандующего не исполнялись ни Май-Маевским, ни Шкуро, ни другими военачальниками, к которым они адресовались, то теперь и мечтать ни о чем подобном не приходится. Все забрызгано грязью!