Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

— Итак, Андрей Григорьевич, — сказал Врангель, подняв бокал с вином, — за ваше здоровье. Я, к сожалению, ничего не могу пить, кроме сухого вина.

— Вот потому-то и поносили меня за мои выпивки, — усмехнулся Шкуро и лихо опрокинул рюмку коньяку в рот.

— Ну, вы уж слишком! Сверх всякой меры! Ваши кутежи намозолили всем глаза, — начал было выговаривать Врангель, но Шкуро тотчас же перебил его:

— Сам знаю, что виноват. Грешный человек. Люблю погулять! — Он наполнил себе вновь рюмку коньяком и с напускным простодушием продолжал: — Каждому из нас палка нужна. Треснули бы меня по голове, я бы и гулять бросил, а то гляжу — сам командующий армией, наш Май, гуляет. Ну а нам, людям маленьким, и сам бог велел.

— Да, Антон Иванович слишком снисходительно смотрел на все ваши вольности, — подтвердил Врангель. — Даже старался не замечать их. Как сейчас не понимает всей серьезности положения и тем самым ведет нас к полному разгрому. А между тем возможности борьбы далеко не исчерпаны. Посмотрите, сколько сил стеклось на Кубань! Их бы переформировать, воодушевить именем и словом вождя. Настоящий авторитет, истинный вождь должен найтись среди нас. Не оскудела же земля русская.

Шкуро отодвинул рюмку, наполненную коньяком, на середину стола и сразу как будто протрезвел.

— Послезавтра рождество, — вдруг вспомнил Врангель. — Жена предлагает поехать на два-три дня в Кисловодск на нашу дачу и немного отдохнуть.

Шкуро вновь придвинул к себе коньяк.

— Что ж, поедемте вместе. Моя жена и сестры сейчас, кстати, в Кисловодске. Я приглашаю вас и вас, Павел Николаевич, с вашими супругами встретить сочельник у меня.

— Благодарю, — сказал Врангель, — мы с Павлушей захватим жен и непременно будем у вас. Вы когда отправляетесь?

— Завтра утром.

— Ну и мы завтра.

— Тогда, может быть, соединим свои поезда? — предложил Шкуро.

— Мы не против.

Врангель встал и протянул руку Шкуро:

— Итак, до завтра!

Ивлев пошел провожать Врангеля в город на квартиру.

— Петр Николаевич, — спросил Ивлев, — есть ли смысл посвящать Шкуро в наши намерения? Мне кажется, этому «герою» живется весело, вольготно исключительно из-за мягкотелости Деникина. И Шкуро отлично понимает, что при другом главнокомандующем вряд ли возможны были бы его гулянки. Кстати, он сам об этом сегодня сказал. Будьте с ним, бога ради, осторожней. Среди сподвижников Шкуро есть два брата Карташевы. Они являются тайными осведомителями Деникина. Один из них на днях в Ростове предлагал полковнику Артифексову стать на службу осведомителя… Артифексов вам об этом докладывал.

— Да, — подтвердил Врангель, широко шагая по заснеженной улице.

— Право, чрезвычайно рискованно привлекать Шкуро к делу.

— Но если я не сумею привлечь его на нашу сторону, он — этот отчаянный головорез и авантюрист — может оказаться на стороне, действующей против нас.

— Но ведь он может немедленно донести.

— Спасибо, поручик, за предупреждение, — на ходу бросил Врангель и, прощаясь у крыльца квартиры, протянул Ивлеву руку.

Ивлев пошел по Графской в свою сторону. Сильный восточный ветер, свирепо дующий в спину, вздымал облака снежной пыли. Старые липы, развесистые грабы, акации, клены, по зимнему голые, гнулись и раскачивались. Весь Екатерининский сквер, безлюдный, засеянный снежными хлопьями, мрачно и гулко гудел. В небе, затянутом белесыми облаками, несущимися по ветру на запад, нельзя было разглядеть ни лучика, ни отблеска солнечного. Что-то зловещее чудилось в сумеречном, ветреном, ледяном дне.

Ивлев, гонимый ветром, поглядывал на памятник Екатерины Второй, облепленный с одной стороны липким снегом, и думал: «В ее время нашелся граф Орлов, силач и красавец, который избавил Россию от великого несчастья иметь на русском престоле умственного недоноска Петра Третьего. Почему же сейчас Врангель не может избавить нас от неповоротливого Деникина?»

Вечером 23 декабря поезда Врангеля и Шкуро, соединившись в один состав, двинулись на Кавказскую.

Имя Шкуро приводило в трепет начальников станций и железнодорожных служащих, поэтому поезд шел без единой остановки до самой Кавказской. А на этой большой узловой станции, покуда менялась паровозная бригада, набиралась вода в оба паровоза, Ивлев вышел вместе с женами Врангеля и Шатилова прогуляться по перрону.

Обе дамы, узнав, что он художник, просили разрешить им по возвращении в Екатеринодар посетить его мастерскую.

— Но я за долгий период двух войн почти ничего не писал, — уверял Ивлев. — А все, что было написано до четырнадцатого года, теперь, право, выглядит анахронизмом.

— Ну покажете нам альбомы военных лет. Меня, например, — сказала Софья Николаевна Шатилова, взяв Ивлева под руку, — очень интересует все, что было связано с легендарным «ледяным походом». В ту пору у первопоходников, в особенности, когда они уходили уже без Корнилова от Екатеринодара, не оставалось ничего, даже клочка земли для могил своих героев.

— А тем не менее у них оставалась непреклонная воля к борьбе, — заметил Ивлев. — У одной тысячи воинов тогда было больше энтузиазма, нежели сейчас у ста тысяч.

— Да, они не вложили меча в ножны, — поддержала баронесса Врангель. — Люди знали, что могут потерять жизнь, и всегда были готовы к этому. Они в подвиге видели свой долг.

— Именно поэтому я и хочу видеть первопоходников в альбомах живописца, а потом и на полотнах, — сказала Софья Николаевна. — Энтузиасты гражданской войны.

— Человеку вообще необходим энтузиазм — этот гений толпы! — подхватила Врангель. — Он придает воинам энергию и мужество. Причем в каждом искреннем энтузиасте всегда можно обнаружить избыток энергии.

Когда Ивлев распрощался с дамами и вернулся в салон- вагон, Врангель беседовал со Шкуро.

— Самое великое можно с виду превратить в ничтожество, но почти никогда ничтожное не превращается в великое, — говорил Врангель. — Точно так же, как из бездарности и тупицы никогда не получится прозорливого полководца, стратега и тем более — политика. Присутствие Романовского на посту начальника штаба Ставки даже преступно. Деникин не замечает, что Романовский — злобный, завистливый честолюбец и во главу всего ставит свое «я». Деникин — мягок, образован, но он плоть от плоти штабной генерал, рутинный, привыкший к спокойной тыловой работе. Много в нем, однако, и бесталанности. А бесталанность на все накладывает печать могилы. Разве вы не замечаете, что вся общественность и армия в лице ее старших представителей окончательно изуверились в Деникине и ненавидят Романовского. Вспомните, как некогда звучали имена Корнилова, Алексеева, Маркова… И по сию пору офицер, юнкер, попадающий в полки имени прославленных генералов, как правило, становится отличным бойцом.