Майя Лунде - История пчел

Он принялся было рассказывать мне, как правильно собирать мед, но я лишь отмахнулся: улей понадобился мне отнюдь не ради меда.

Из старой белой простыни Тильда сшила мне костюм, похожий на тот, в который облачаются фехтовальщики. Ей даже пришлось три раза ушивать его — как видно, Тильда пока не уяснила, что мои мерки изменились. Для работы с ульем я надел длинные перчатки. Руки в них потели, однако без перчаток было никак не обойтись.

И вот я стоял там, под осиной, один на один с ульем. С пчелами.

Я захватил и блокнот. Наблюдения — работа долгая и скучная, однако она всегда приносила мне радость, именно наблюдения породили во мне страсть к науке. Как же я мог забыть об этом?

Раскрыв блокнот и собравшись записывать, я вспомнил еще кое о чем. За эти годы я совершенно отвык учитывать все детали и поэтому забыл даже принести стул. Я вернулся в дом за табуреткой. Под костюмом я был весь мокрый от пота, а сам костюм, как я теперь понял, все же вышел тесноватым и ощутимо жал в подмышках и между ног.

Я уселся на табурет и мало-помалу успокоился.

Казалось, будто в улье ничего особенного не происходит. Пчелы вылетали оттуда и возвращались назад, как им и полагается. Они собирали пыльцу и нектар, делая из нектара мед, а пыльцу пуская на корм личинкам. Мирная кропотливая работа, размеренная, выполняемая благодаря инстинктам и врожденным навыкам. Все эти пчелы были братьями и сестрами, а матка — их матерью. Она породила их, но вовсе не она управляла ими — управляло ими единство.

Мне так хотелось понаблюдать за маткой, но стены улья скрывали от меня происходящее внутри.

Осторожно подняв улей, я попытался заглянуть в него снизу. Пчелы устремились наружу и сердито зажужжали прямо у меня над ухом, недовольные тем, что их потревожили.

Я увидел восковые наросты, нескольких трутней, расплод и личинок и наклонился еще ниже. Кожа зудела от предвкушения: я вот-вот возьмусь за работу, наконец-то!

— Ужин! — Крик Тильды заглушил мерное жужжание пчел и вспугнул птиц.

Я вновь наклонился над ульем. Это меня не касалось. Семейные трапезы перестали быть частью моей жизни, я уже несколько месяцев не садился за общий стол со всеми остальными. Девочки направились к дому и одна за другой скрылись внутри.

— Пора ужинать!

Я украдкой взглянул через плечо. Тильда спустилась в сад и теперь направлялась ко мне.

Маленькая Джорджиана царапала вилкой пустую тарелку.

— Тсс! — одернула ее Тильда. — Положи вилку на место!

— Я кушать хочу!

Тильда, Шарлотта и Доротея поставили на стол два больших блюда — одно с овощами, а другое с вареной картошкой — и супницу со странной жижей, считавшейся, по всей видимости, супом.

— Это все? — Я обвел рукой стол.

Тильда кивнула.

— А где мясо?

— Мяса не будет.

— А пирог?

— У нас нет ни масла, ни муки. — Она упрямо смотрела на меня. — Впрочем, возможно, ты разрешишь нам потратить то, что отложено на учебу Эдмунда?

— Нет. Эти сбережения мы трогать не будем.

Я вдруг понял, почему она так настойчиво звала меня ужинать. Тильда оказалась намного хитрее, чем я предполагал. Я посмотрел на худые детские лица и голодные глаза, с жадностью рассматривающие эту жалкую снедь.

— Ну что ж, — проговорил я наконец, — возблагодарим Господа за пищу, которую он ниспослал нам.

Я опустил голову и произнес молитву. Говорил я неохотно, быстро выплевывая слова, чтобы поскорее закончить.

— Аминь.

— Аминь, — тихо повторили все остальные.

Я посмотрел в окно, на улей в дальнем углу сада. Еды я положил себе совсем немного, желая поскорее закончить с ужином и вернуться к работе.

Тильда взяла у меня блюдо и по очереди принялась накладывать детям. Я порадовался, что Эдмунд среди них старший, ему полагается накладывать себе еду сразу после Тильды, а значит, и достанется больше, ведь в этом возрасте мальчикам надо питаться четыре раза в день. Однако Эдмунд ел мало и лишь вяло ковырял вилкой в тарелке. Он был болезненно бледным и худым, словно редко бывал на солнце. Руки у него дрожали, а на лбу выступила испарина. Неужели он болен?

Девочки же, напротив, с жадностью накинулись на еду, которой на всех едва хватало. Крошке Джорджиане пришлось довольствоваться жалкими остатками. Шарлотта взяла со своей тарелки картофелину и отдала ее сестренке.

Ели мы в полной тишине, и спустя несколько минут тарелки девочек опустели.

Во время ужина Тильда не сводила с меня глаз. Говорить ей ничего и не требовалось — я и так прекрасно понимал, что она хочет сказать.

Я выехал на рассвете. Сделал несколько бутербродов в дорогу и захватил термос с кофе. По пути я ни разу не остановился — так все семь часов и проехал на одном дыхании. Эмму с утра не видел. Закончив с лампой, я на пару часов прикорнул на диване, а Эмма из спальни так и не выходила — может, спала, а может, и нет. Проверять я не стал. Да и времени не было особо. Хотя… по правде говоря, я просто струхнул.

Глаза резало, словно в них песка насыпали, но спать я и не думал, так что домчался с легкостью. Ехал намного быстрее положенного, но машин на дороге было мало, и полицейских тоже, а то у меня наверняка отобрали бы права. Хорошенькое было бы дело!

Часы на приборной доске показывали 12:25, когда я затормозил перед зданием колледжа. Машину оставил на парковке — там, правда, была табличка «Место профессора Стефенсона», но мне было плевать. Найдет себе другое место, Стефенсон этот.

Крыша колледжа была покрыта красной черепицей. Ну естественно, у нас что ни колледж — то с черепичной крышей. Здание это построили относительно недавно, но оно смахивало на старое — такое высокое и внушительное, вокруг окон белые наличники — видать, хотели, чтоб было похоже на Гарвард. Чтобы вызывало уважение, но не отпугивало.

В последний раз я был тут прошлой осенью, когда мы привезли сюда Тома. Мы тогда отнесли его вещи в крошечную тесную комнатенку, в которой жил еще один студент, очкастый коротышка-японец. В комнате воняло грязными носками и гормонами. Бедные парни, один и не останешься — непременно рядом будет кто-нибудь ошиваться. Ну, видно, так оно здесь принято.

Я вошел внутрь и прошел мимо длинного ряда блестящих табличек с именами благодетелей, среди которых, к счастью, не было «Пчеловодческого хозяйства Грина», потом мимо витрины с кубками, которые студенты получили за участие во всяких дурацких соревнованиях, а потом — мимо портретов, с которых на меня смотрели кислые физиономии ректоров. Все они были мужчинами. Впрочем, их оказалось не так уж и много — колледж основали в семидесятых, поэтому никакими давними традициями он похвастать не мог.

Вскоре я очутился в просторном помещении с каменным полом и услышал эхо собственных шагов. Сперва я даже оторопел и постарался особо не топать, но потом одумался. Чего мне бояться-то? Я плачу за то, что мой сын тут обучается, поэтому нельзя сказать, что я тут совсем уж лишний. В какой-то степени меня даже можно назвать акционером этого колледжа.