Сергей Житомирский - Эпикур

Эпикур со многим прощался в эту осень. Кроме Памфила и Демосфена, не стало ещё двух великих стариков, которых он чтил как учителей: в Халкиде на Эвбее умер Аристотель, в Коринце — Диоген.

С грустью Менандр глядел на уезжавших. Языки пламени колыхались в многофитильной лампе и оживляли каменные лица драматургов, которые, казалось, тоже выражали печаль.

— Слушайте, — сказал Эпикур, — то, что я прочту, — это заготовка, основа без утка или доска без картины, скорее даже половина доски. Но не в этом суть. Кажется, — не мне судить, — я действительно сумел понять, что такое жизнь согласно человеческой природе, какова эта природа и почему именно такова, а значит, нащупать и путь к счастью.

— Однако ты преуспел в красноречии, пока мы с Тимократом скитались по Фессалии, — заметил Менандр.

— Что — я! Вы бы послушали Софана, когда он обличал Фрину.

— Не отвлекайся, — попросил Тимократ, — а то предисловие получится длиннее книги. Ты начал о дороге к счастью.

— Хорошо, — кивнул Эпикур. — Так вот, Диоген нашёл своё счастье, но сам сказал мне, что его путь не каждому по силам. А путь Аристиппа мало кому по средствам, да и куда он ведёт, видно по Стратоклу. Мой путь годится для большинства, он избегает нищеты и роскоши, скал и пропастей, железных цепей и колдовских снадобий. Он ведёт человека вместе с друзьями по цветущим лугам под ясным небом.

— Ну, прямо элевсинские острова блаженных, — улыбнулся Менандр.

— Так и есть. Мы все живём на них, только, занятые суетой, не желаем этого видеть. Мы ещё дойдём до этого, а сейчас давайте я всё-таки почитаю.

Эпикур развернул свиток и подсел поближе к лампе.

— Прежде всего, — начал он нетвёрдым от волнения голосом, — ничто не возникает из ничего, — иначе всё возникало бы из всего, не нуждаясь ни в каких семенах. И если бы исчезающее разрушалось в ничто, всё давно бы уже погибло. Какая Вселенная теперь, такая она была вечно и вечно будет, потому что изменяться ей не во что, — ведь, кроме Вселенной, нет ничего, что могло бы в неё войти и внести изменения.

Вселенная же состоит из тел и пустоты. Что существуют тела, подтверждает наше ощущение, а если бы не существовало того, что мы называем пустотой или простором, то телам не было бы где двигаться и сквозь что двигаться. А кроме тел и пустоты, нельзя найти никакой самостоятельной сущности.

Некоторые тела — сложные, а другие — те, из которых сложные составлены. Это атомы, неделимые и неизменяемые. Они не содержат пустоты и поэтому совершенно плотны и несокрушимы.

Далее, Вселенная беспредельна. В самом деле, что имеет предел — имеет край, а край — это то, на что можно смотреть со стороны, стало быть, края и предела Вселенная не имеет. Беспредельна она и по множеству тел, и по обширности пустоты. Атомы же разнообразны по виду, и в каждом виде количество атомов беспредельно, но количество разных видов имеет предел. Атомы не имеют никаких иных свойств, кроме вида, величины и веса. Величина для атомов возможна не всякая: так, никакой атом не доступен чувству зрения. Движутся атомы непрерывно и вечно, потому что начала этому быть не могло.

Миры бесчисленны, и некоторые схожи с нашим, другие — нет. В самом деле, так как атомы бесчисленны, они разносятся очень далеко и не могут израсходоваться ни на один мир, ни на любое ограниченное число миров, схожих с нашим или несхожих.

— Это всё по Демокриту? — спросил Тимократ.

— Не совсем. Во-первых, ход рассуждений. Я начинаю с неуничтожимости вещей, факта безусловного. Из этого вытекает существование вещей и пустоты. Дальше разбирается и то и другое. Ещё я отошёл от Демокрита вот где: он считал число видов атомов бесконечным и допускал, что они могут иметь любую величину. Я же считаю число видов ограниченным, а величину — неощутимо малой, потому что предложение Демокрита не подтверждается фактами.

— И ты считаешь, что таких миров, как наш, множество? — с сомнением проговорил Менандр.

— Конечно, гораздо труднее представить себе, что наш мир один-одинёшенек.

— А что подразумевается под непохожими?

— Дело в том, — принялся объяснять Эпикур, — что миры образуются сами собой без помощи разума или воли. Собирается облако летящих атомов, в нём возникает вихрь, как в быстрой реке, а дальше атомы начинают сцепляться, создавать массы, вытеснять друг друга. Но на образование каждого мира может собраться неодинаковое количество атомов, тогда они получатся другого размера с другим числом светил. Без Луны или Солнца, или с несколькими Солнцами, или совсем без звёзд. А может оказаться нехватка или избыток атомов какого-нибудь вида, и получится мир, весь залитый водой без единого островка, или, наоборот, из одной только земли, совершенно безводный. Похожие на наш обязательно должны быть — раз уж один такой появился, значит, нет запрета на появление похожих. А о непохожих можно только гадать, но особого смысла я в этом не вижу.

— Образуются сами? — покачал головой Тимократ.

— Да. Это я позаимствовал у Эмпедокла. Он заметил, что целесообразное прочнее беспорядочного и может накапливаться.

— А скажи-ка мне, — остановил Эпикура Менандр, — как ты ухитрился, сохранив демокритовскую множественность миров, объяснить естественные движения тел? Ведь нельзя же отрицать стремление всего тяжёлого к центру Мира.

— Очень просто. Никакого центра не существует, есть только направление сверху вниз, в котором и идёт естественное движение атомов.

— Но тогда они бы давно упали.

— А куда? Ведь Вселенная не знает края, и всё в ней вечно падает из бесконечности в бесконечность.

Но Менандра, прошедшего перипатетическую школу, не так-то легко было сбить. Он стал доказывать, что поскольку воздух и огонь стремятся вверх, а земля и вода — вниз, то, если бы Эпикур был прав, вещество Вселенной давно бы расслоилось. Эпикур возразил, что, по Демокриту, движение воздуха вверх происходит за счёт вытеснения более лёгких атомов более тяжёлыми, и воздух стремится туда же, куда земля. Камень тонет в воде, тесня её вверх, вода в свою очередь вытесняет воздух, а воздух — огонь. И как крабы живут на дне водяного моря, так мы — на дне воздушного.

— И Земля, по-твоему, не шарообразна?

— Конечно нет. Все эти пифагорейские построения противоречат очевидности. Я, как и Демокрит, принимаю анаксагоровскую систему Мира. Она лучше других позволяет объяснить его саморазвитие.

— Скажи, — вмешался Тимократ, — если всё развивается само собой, то выходит, ты отрицаешь существование богов?

— Вовсе нет, — ответил Эпикур. — Ведь мы иногда ощущаем их присутствие или видим во сне. Причём все согласны, что боги блаженны и вечны. Но если это так, то они не могут воздействовать ни на наш мир, ни на другие. Боги — это какие-то существа, построенные из тонкого вещества, похожего на атомы света, они живут в пространстве между мирами, иногда навещают нас, чтобы разделить нашу радость и насладиться красотой земли, но не вмешиваются в наши дела. Они для нас — идеалы красоты и блаженства, но не больше, иначе придётся считать их смертными и знающими страдание.