Сергей Житомирский - Эпикур

А Афины действительно ненадолго вспомнили прошлое. Появились ораторы — мой соперник комедиограф Филиппид и племянник Демосфена Демохар. Восстановили Гелиэю, Совет пятисот, выбрали пританов. По части сведения счетов гнев излился в основном на статуи Деметрия Фалерского, которые в один день были перелиты не знаю во что. А стояло их в городе триста шестьдесят, по числу дней в году. Вообще, философ из Фалера за десять лет правления нам изрядно надоел. В его лице судьба подарила нам опыт осуществления мечты Платона о правителе-философе. И что же ты думаешь? Его любовь к порядку и справедливости была примерной. Улицы содержались в чистоте, вода подавалась исправно, торговля процветала, зрелища поражали пышностью, философы пользовались почётом. Но — он решил исправлять наши нравы. Вводились постановления, одно другого краше, например, об ограничении числа гостей на семейных праздниках или что можно и что нельзя подавать в таких случаях. Специальные должностные лица следили за выполнением этих законов. Естественно, эти люди никогда не оставались без денег, которыми мы от них откупались. Сам философ, правда, ограничений не знал и закатывал роскошные пиры.

Но вот через два месяца Мунихий сдался, и Деметрий собственной персоной вступил в Афины. Созвали чрезвычайное Собрание, Деметрий выступил, сказал, что дарит городу хлеб и корабельный лес на сотню триер. Ещё он призвал афинян осудить ниспровергателей демократии. Осудили. Но об этом потом, потому что началось нечто небывалое, чего история, мне помнится, ещё не знала, и почему-то началось именно у нас!

Вдохновителем этого дела стал Стратокл. После Ламийской войны он сидел как клоп в щели, а тут выполз на свет и всех поразил своими талантами. Он предложил провозгласить Деметрия и Антигона царями, но этого мало, — ещё и богами-спасителями. На месте, куда Деметрий ступил, сходя с колесницы, поставить жертвенник «Деметрию нисходящему», словно он Зевс, ежегодно избирать жреца спасителей и вместо имени архона-эпонима все дела помечать его именем. Это предложение, правда, не прошло, потому что Деметрий поморщился. Ты, наверно, решил, что фантазия Стратокла иссякла? Ошибаешься. Было предложено воздвигнуть две золотые колесницы, запряжённые четвёркой и везущие Антигона и Деметрия, и поставить их — где бы ты думал? — по сторонам статуй Гармония и Аристогитона. Кроме того, он предложил поднести спасителям венцы стоимостью по 200 талантов каждый! Что он при этом думал? Всё равно приняли, но с осторожным добавлением: «исполнить, как только появятся средства».

Преследования друзей Деметрия Фалерского, подогретые словами Спасителя, чуть было не коснулись меня. Во-первых, я, как и он, ученик Феофраста, кроме того, не чурался его общества. Но, оказывается, Освободитель читал мои комедии, он где-то упомянул обо мне с одобрением, и сразу же меня оставили в покое.

В конце отвечаю на вопросы. Купить дом в городе нетрудно — по сравнению с днями нашей юности населения в Афинах поубавилось. Я даже присмотрел для тебя участок с небольшим садом и несколькими постройками, вместительными, хотя и довольно ветхими. Это в Керамике, недалеко от того места, где ты когда-то жил. Будь здоров. Если я тебя своим письмом не напугал, всё же приезжай. Я, во всяком случае, буду этому рад».

Эпикур дочитал и положил свернувшееся в трубочку письмо на подоконник.

— И я тоже, — сказал Метродор. Он был темноволос, как Тимократ, но в причёске и форме бороды, которую начал отращивать, подражал Эпикуру.

— Что тоже? — обернулась его юная сестра Батида.

— Буду, как и Менандр, рад, если мы переедем в Афины, — ответил Метродор. — Могу же я наконец догнать Тимократа, который прожил там больше двух лет!

— Есть доводы за, — согласился Идоменей, — Афины — столица философов. Кто-то, кажется сам Деметрий, сказал, что слово, произнесённое там, слышно повсюду. А что ты думаешь сам? — обратился он к Эпикуру.

— Что спрашивать? Конечно, я хочу ехать, — ответил Эпикур. — Но я отвечаю за вас, а мой бедный город — беспокойное место, и положение столицы философов не мешает ему быть яблоком раздора.

— К тому же, — заметил Колот, — подумайте вот о чём. Здесь к нам привыкли, нас уважают и слушают. А там? Осмеют, обвинят в безбожии, оштрафуют, казнят, изгонят. Афинские нравы всем известны!

— Не преувеличивай, — отозвался Эпикур. — Конечно, всякое бывало, но в Афинах есть главное, чего у них не отнять, — привычка и уменье говорить правду. А за это — многое прощается.

— То, что ты, Колот, считаешь недостатками, — заметил Гермах, — на самом деле достоинства. Ты боишься, что нас осмеют в Афинах, а я, наоборот, опасаюсь, что здесь мы захиреем из-за отсутствия сильных оппонентов.

Эпикур сел за стол, оглядел учеников.

— Я чувствую, большинство согласно на переезд. Давайте тогда сообразим, кто пустится со мной в рискованное плаванье, а кто возьмёт на себя заботы о нашей лампсакской общине.

— Я еду, — сказал Гермарх. — Если я из-за тебя сменил родную Митилену на Лампсак, то уж как-нибудь сменяю его на Афины.

— А мы? — спросила Фемиста, толкая мужа локтем в бок.

— Мы не можем, — с полной серьёзностью ответил Леонтей. — У тебя нет подходящего платья.

— Да ну тебя! — засмеялась Фемиста.

— А меня возьмут? — спросила Батида.

— Пусть попробует оставить! — Фемиста метнула на Метродора грозный взгляд.

— Значит, Гермарх, Метродор с Батидой, Леонтей с Фемистой и Иноменей едут, а Колот и Помеен останутся представлять нас в Азии? — спросил Эпикур.

Ученики придвинулись к нему. Подступившая разлука с друзьями, родиной, привычной жизнью дала им почувствовать, как сблизились они за эти три года.

Эпикур накинул тёплый плащ и вышел на улицу. По буграм замерзшей слякоти он спустился к проливу, густо-синему под холодным чистым небом. Ему было жаль покидать остающихся друзей, с таким трудом созданную школу, да и город, в котором он провёл несколько лет. Но решение принято. Он стал вспоминать афинские улочки, Акрополь, толкотню на Агоре, любопытных общительных афинян, готовых часами спорить на любую тему. Он улыбнулся, погасил в себе тревогу. Надо думать не о плохом, которое может случиться, а о хорошем, на что надеешься. Не следует заранее переживать в душе несчастья, которые могут и не случиться, а встретив их, не следует падать духом.

Через полтора месяца на исходе тихого туманного дня корабль, вёзший из Синопы триста кожаных мешков пшеницы, входил в пирейскую гавань Зея. Путешественники, погрузившиеся на него в Лампсаке декаду назад, стояли у левого борта, разглядывая берег. Эпикур показывал ученикам достопримечательности Пирея, как когда-то ему показывал их Памфил. Они опять плыли мимо стоянок священной ладьи Тесея и государственных кораблей «Парал» и «Аммоний», который был когда-то «Саламином». Потом пошли склады, и, наконец, распахнулась окружённая колоннадами рыночная площадь со знаменитыми изваяниями Народа и Зевса.