Евгений Иванов - Меткое московское слово

На санитарные условия «следственно-покойницкого» дела, конечно, не обращалось никакого внимания, и находилось оно в первобытном, доисторическом состоянии, распространяя по городу, в лучшем случае, зловоние, а в худшем — заразу. Посещая морги в провинции, я долгое время не мог отделаться от чувства отвращения и боязни получить какое-либо заболевание. Оригинальный типаж служителей часовен заставлял, однако, забывать и об этих неприятностях. Особенно памятны мне некоторые, кажущиеся теперь редкими, фигуры.

Прохорыч, отказавшийся сообщить свою фамилию, сторож нижегородского морга, с которым я встречался до 1907 г. Старик лет семидесяти, семидесяти пяти, здоровый, сильный, не имевший во рту ни одного испорченного зуба, упорно неразговорчивый, мрачный и с большой солидностью относившийся к своему делу. Прохорыч был безродный солдат из кантонистов, отбывавший в молодые годы наказание в тюремном замке. Происходил он, по слухам, из мещан города Сергача Нижегородской губернии.

Безногий рябой матрос волжской речной полиции — Иван Петрович Сапогов из Казани, отличавшийся редкой небрезгливостью, цинизмом и горький пьяница, никогда не расстававшийся с самодельной, набитой крепким литовским табаком, трубкой. Встречал его я в 1904–1906 гг.

Порфирий Ильич (без фамилии) — муромский «хоронильщик и телообмывщик», как звали его. Ветхий, худой, всегда кашлявший сердитый старик, служивший когда-то камердинером при владимирском губернаторе и получивший за это должность «смотрителя» по протекции. Порфирий Ильич носил по старинке бакенбарды, свисавшие до груди, старательно обривал усы, подбородок и причесывал по-чиновничьи «виски вперед». Встречи мои с ним происходили в 1905–1907 гг., когда этот человек хвалился семидесятидвухлетним жизненным стажем.

Старик при 1-й Тверской полицейской части Москвы, рекомендовавший себя «тельным сторожем», имя и фамилию которого я утратил. Занимался он своей специальностью до 1918 г., и встречи мои с ним сравнительно недавние.

Слушая этих людей, я и сделал короткие записи, казавшиеся мне наиболее характерными.

Имею честь быть младшим унтер-офицером 4-го Сибирского стрелкового полка. Всю службу превзошел: шесть медалей и «Георгия» имею. Пенсия идет и, по настоящему положению, жалованье. Звали в городовые, а я сам сюда. С покойными самому покойней! Кто знакомые к мертвому телу придет, доход имеем…

Наше дело малое, коли прикажут, отдадим покойничка. Нам его не беречи для богатства, сами, будет время, помрем…

На воле жарко, солнышко, усопшие и стухлись!

По шесть месяцев, бывает, лежат… Другого всего червяк измучает, а все лежит — до распоряжения…

У его супружницы волосы кто-то срезал, а он на меня драться. Я в суд подавал… Замирились на пятерке!

Я его в гроб хотел ложить, голова и отвалилась, а шейка, ровно живая, по полу поползла. В жару четыре месяца хранили!

Разубеждением в жизни помер от веревки…

Нераскаянный висельник с чердака…

Сними покрышку с головы, здесь божья икона. Вот твой братец — в целости; посинел малость, так это не от нас, а от себя…

Нет, нос у них в порядке… Это при жизни кто ткнул. Голого так и привезли — без порток…

А ты мужа ищи, который не помрет!..

Гроб наш сейчас в Пятницкой части, к вечеру вернется…

Ну и прощай! Сам сюда — пятками вперед — не жалуй! Катись… Не смеешь меня оскорблять, я при полиции служу! Сам ты вор, и еще от такого слышу…

Служба ничего себе, казенная, только, без доходу от сродственников, бедная…

Дитёв легко посмешать, что и бывает! Коли сопреет — все едино кого сдать, лишь бы естественным полом соответствовал…

Она без туфлёв и была. На кой мне пес ваши туфли! Скажи спасибо, что мертвое тело сберегли, невежа… От таких, как ты, одни клявзы!

Двадцать два скоропостижных. И не берут! В морг их на анатомию бы студентам резать. Куда класть? Вот и ворочай тут мозгами!

Ладно и в сарае отлежится, из него вода повыльет. Водяная болезнь… Кто говорит? Я говорю, лучше твоего дохтура знаю. Так с рогожкой и оставь…

Вспух человек, и боле ничего — какая же противность? В кажном из нас естественные дрожжи…

Младенца в печатную грамотку завернут и мертвого бросают. Эх, бессовестные, из своего брюха, а не жаль!

Для человеческого здоровья приказано было холерных в известку кунать…

Гроб нам новый управа в третьем году купила…

Фёршалы луче дохтур о в требушину мастера видеть…

Не нашел здесь? В оврагах за городом поищи…

Здесь не картошкой торгуют, а мертвых людёв сберегают!

Чево жую? Хлебушко-калач в узелке при покойном сохранился. Он без описи, протокола на него не составлено…

Господин пристав распорядились от заражения анатомическое вскрытие разрезать…

От мальчишек отбою, от сволочей, нет! Камни в окна швыряют и лаются. До чего паршивцев распустили! Меня архиреем дразнят…

Рубашка на тот свет дело простое. Своей бабы нет, моя сошьет. Саван… Из коленкору хочешь или полотняный? Он тебе кто? Братец! Не пожалей из полотна! Последнюю радость ему творишь… Подожди, запру часовню и переговорим…

Обожди, говорю, анатомию там два хвершала делают, чтобы покойный не сбёг…

Я казенный человек и двадцать два года на своем деле. На мое дело не всякий польстится… Без нас и покараулить тело некому!

Привычка, ваше благородие! Мне все едино…. Вы вот брезгаете, а я здесь отобедать могу. Такие же люди, только без дыхания!

Протух? Как не завонять! Ты на второй месяц спохватился, что супруга умерли. Искал? Сюда бы прямо шел… Эх ты, голова садовая, с девяти утра пьяный! Горе…

Пес его знает кто такой. Подобрали со двора… Мертвый, одно слово, не встанет!

Дочка ваша на улице померла… Как фимилия? Сычугова? Дай я на записочку посмотрю… Есть такая! Иди сюда, не запнись о горшок… Ай, ай жалость какая! Молодешенькая вовсе. Я постарался похранить, на скамеечку положил… Не плачь, матушка, все у бога будем! Чувствовал, землячка, что старание мое ты почтешь!

Это старуха безродная. Третью неделю лежит. Ей крысы ухи и щеку отъели. На тот свет и без этих вещей можно…

Здесь дело сурьезное, с безобразием я не пущу, хоть сам губернатор будь!