Бернард Корнуэлл - 1356. Великая битва

– Щенок, – стоял на своем Дуглас. – И мы посадим его на цепь.

– Или Ланкастера.

– Долбаный Ланкастер! – Дуглас сплюнул.

Генрих, герцог Ланкастерский, вышел во главе английского войска из Бретани и опустошал Мэн и Анжу. Король Иоанн намеревался повести армию против него, предоставив старшему сыну докучать принцу Уэльскому на юге, и именно этого опасался Дуглас.

Ланкастер-то не дурак. Столкнувшись с многочисленной армией, он, скорее всего, отступит к мощным бретонским крепостям, а вот принц Эдуард Уэльский молод и упрям. Прошлым летом он провел свою сеющую разор армию до самого Средиземного моря и обратно в Гасконь, не встретив настоящего сопротивления. Наверняка именно это и подтолкнуло его затеять новую кампанию. Принц, по твердой уверенности Дугласа, оторвется от оплота в Гаскони, и его можно будет поймать в ловушку и разбить. Английский щенок слишком беспечен, слишком увлечен шлюхами и золотом, слишком склонен упиваться роскошью. И за него дадут огромный выкуп.

– Нам следует идти на юг, – заявил Дуглас, – а не маяться этой рыболовной чепухой.

– Если хотите идти на юг, – возразил д’Одрегем, – то помогайте всеми силами ордену Рыболова. Нас король не слушает! А вот кардиналу внемлет. Кардинал способен его убедить и хочет идти на юг. Так что выполняйте все просьбы его высокопреосвященства.

– Я выполняю! Позволил ему забрать Скалли. Черт побери, это ведь не человек – это зверь! У него сила быка, когти медведя, зубы волка и чресла козла. Он и меня-то пугает, поэтому бог весть, что этот малый сотворит с англичанами. Но зачем, бога ради, понадобился он Бессьеру?

– Бессьеру, насколько я наслышан, нужна некая реликвия, – ответил д’Одрегем. – Кардинал верит, что она обеспечит ему папский престол, а папский престол – это власть. И если он станет папой, друг мой, лучше иметь его в числе союзников, чем врагов.

– Но возвести Скалли в рыцари, Господь милосердный! – Дуглас расхохотался.

И все-таки Скалли был там, у подножия высокого алтаря, и преклонял колено между Робби и рыцарем по имени Гискар де Шовиньи, бретонские поместья которого отобрали англичане. Де Шовиньи, как и остальные собравшиеся, заработал европейскую славу турнирными подвигами. Отсутствовал лишь Роланд де Веррек, и отец Маршан по всей Франции разослал людей на его поиски.

Это были лучшие бойцы, которых кардинал мог завербовать, величайшие воины, те, кто вселял ужас в противников. Теперь они станут убивать во имя Христа – или, по крайней мере, кардинала Бессьера. В небе растаяли последние лучи солнца, и витражи потемнели. На многочисленных алтарях аббатства горели, мерцая, свечи, а священники бормотали молитвы по усопшим.

– Вы избраны, – обратился отец Маршан к облаченным в доспехи мужам, преклонившим колени перед алтарем. – Вы избраны, чтобы стать воинами святого Петра, рыцарями Рыболова. Задача ваша нелегка, но наградой вам будет небо. Грехи ваши прощены, вы свободны от всех земных клятв, и вам дарована сила ангелов, чтобы одолевать врагов. Вы выйдете отсюда новыми людьми, связанными друг с другом узами верности и священной присягой – с Богом. Вы Его избранники, будете исполнять Его волю, и однажды Он примет вас в раю.

Робби Дуглас ощутил прилив искренней радости. Он так долго искал свое предназначение. Пытался обрести его в обществе женщин или в дружбе с воинами, но знал, что грешен, и понимание этого делало его несчастным. Он предавался азартным играм и нарушал данные обещания. Робби ощущал себя слабаком, хотя обычно внушал страх противникам в схватках. Он знал, что дядя презирает его, но сейчас, перед сверкающим алтарем и под торжественный голос отца Маршана, чувствовал, что спасен. Он стал рыцарем Рыболова, у него теперь есть поручение Церкви и обещание награды на небесах. Душа его воспарила в этот торжественный миг, и Робби поклялся самому себе, что будет служить этому воинскому братству всеми силами души и тела.

– Оставайтесь здесь и молитесь! – приказал им отец Маршан. – Ибо завтра мы приступаем к исполнению нашей миссии.

– Слава Всевышнему, – промолвил Робби.

Тут Скалли испустил газы. Звук заметался между стенами аббатства, отказываясь затихать.

– Черт! – выругался Скалли. – Жидковат получился.

Орден Рыболова принял посвящение и выступал на войну.

– Секрет в том, чтобы вложить болт в желоб, – сказал Томас.

– Болт?

– Стрелу. Штуку, которой стреляют.

– Эх! – воскликнула женщина. – Так и знала, что что-то забыла. Такое случается, когда стареешь. Начинаешь забывать. Муж показывал, как пользоваться этими штуковинами, – она положила арбалет на деревянную скамеечку между двумя апельсиновыми деревьями, – но я ни разу не стреляла. Хотя пристрелить его самого меня так и подмывало. Прячешься?

– Да.

– Сыро на улице. Зайдем в дом.

Женщина была старой и сгорбленной, настоящая карлица – едва доставала Томасу до пояса. Лицо у нее было умное, морщинистое и смуглое. На ней был убор монахини, но поверх него красовался дорогой плащ из малиновой шерсти с оторочкой из горностая.

– Куда я угодил? – осведомился Томас.

– Ты спрыгнул в монастырь. Монастырь Святой Тавифы. Полагаю, мой долг поприветствовать тебя, так что добро пожаловать.

– Святой Тавифы?

– Ее преисполняла страсть к благим деяниям, как говорят, поэтому наверняка она была ужасной занудой.

Старуха вошла в низкую дверь. Следуя за ней, Томас прихватил арбалет. Это было прекрасное оружие с инкрустированным серебром ложем из темного каштана.

– Он принадлежал моему мужу, – пояснила женщина. – Не так много от него осталось, поэтому я сохранила арбалет на память. Не то чтобы мне сильно хотелось вспоминать о супруге. На редкость мерзкий тип, как и его сын.

– Его сын? – спросил Томас, кладя арбалет на стол.

– Ну и мой тоже. Граф Мальбюиссон. Я вдовствующая графиня этих земель.

– Миледи, – произнес Томас с поклоном.

– Господи помилуй! Манеры еще не позабыты! – весело воскликнула графиня, потом уселась в щедро уснащенное подушечками кресло и похлопала по коленкам.

На миг, что длился удар сердца, Томас подумал, что это его приглашают на них устроиться, но потом, к немалому своему облегчению, увидел серого кота, который вышел из-за спинки кресла и запрыгнул старухе на колени. Та сделала рукой неопределенный жест, как бы предлагая Томасу присесть где-нибудь, но он решил постоять. Комната была небольшой, всего четыре или пять шагов в длину и в ширину, но заставлена мебелью, которая уместнее смотрелась бы в большом зале. Тут был задрапированный гобеленом стол, два массивных сундука, скамья и три кресла. На столе, помимо блюд и кубков, стояли четыре массивных подсвечника, а также изящной работы шахматы, а на побеленных стенах висели распятие и три кожаных панно. На одном была изображена сцена охоты, на другом – пахарь, а на третьем – пастух и его стадо. Невысокая арка, за которой, по всей видимости, располагалась опочивальня хозяйки, была завешена гобеленом с двумя единорогами среди розовых кустов.